Феликс Медведев - После России

— Вы общались с 'Твардовским?

— В одну из поездок в Москву я побывала на даче у Александра Трифоновича, помню его с женой Марией Илларионовной. А здесь, в Париже, однажды с ним и Луи Арагоном мы обедали в ресторане. Вот и все.

— У вас есть желание и дальше издаваться в Советском Союзе?

— Конечно.

— А на сколько языков переведены ваши книги?

— Кажется, на двадцать семь языков.

— Литературные премии, награды вы получали?

— «Золотой орсл». Интернациональный приз, что-то еще, меня как-то мало это волнует.

— Ваши книги, наверное, никогда не были в списке бестселлеров?

— Вот последняя попала в эти списки. Я была изумлена, это в первый раз. А так — никогда. В университетах меня много изучают в Америке. В Англии я получила степень доктора. Как ваша Анна Ахматова когда-то.

— Вы, наверное, могли бы занять место «бессмертных» во Французской академии?

— Это не для меня, я об этом никогда не думала.

— Скажите, ваши произведения социальны или нет?

— Нет, совершенно нет.

— А как вы оцениваете значение писательского слова в жизни общества, в судьбе человека?

— Я сама очень люблю читать и думаю, что литература дает такое же удовлетворение, как и живопись, музыка, архитектура. Но для меня литература — это искусство, а не что-то такое, что должно улучшить жизнь или ее облегчить. Для этого хорошо подходит журнализм. когда надо рассказать, чем живут фабрики, колхозы, какие-то коллективы.

— Выходит, слова Достоевского о том, что красота спасет мир, по-вашему, слишком сильно сказаны?

— Для меня это трудно понять, я не понимаю смысла этих слов.

— Вообще, вы любите Достоевского?

— Да, очень! Достоевского и Чехова.

— Кто, по-вашему, самый крупный писатель XX века?

— Мне кажется, что Пруст и Джойс.

— А как вы относитесь к понятию метода так называемого социалистического реализма?

— Абсолютно против. Мне кажется, русский народ гениальный в смысле литературы, а соцреализм остановил развитие литературы на какое-то время.

— Как вы воспринимаете нынешнюю эмигрантскую литературу?

— Я ее плохо знаю. Но есть интересные имена, интересные вещи у Синявского, Зиновьева, Аксенова… Это талантливые люди…

— Какими именами для вас обозначена современная русская литература?

— Я бы назвала Булгакова, Платонова, Гроссмана, много слышала и о писателях, пишущих о деревне, у них тоже есть талантливые произведения.

— С кем вы общаетесь из наших писателей? Кто вас навещает?

— Бывал Виктор Конецкий, он из Ленинграда. Раньше заходил, реже бывает Андрей Вознесенский, встречалась я в Париже и с Зоей Богуславской… Очень дружила с Виктором Некрасовым, он стал близким моим другом, я его очень любила. Он часто приходил в гости, одно время очень часто.

— О чем вы говорили?

— Он любил Францию, бывал здесь еще в детстве… О многом мы говорили. Он казался довольным… Много пил, потом перестал, но это было слишком поздно.

— Я слышал, что вы встречались с Анной Ахматовой. Это правда?

— Да, это так. Когда я была в Ленинграде, я спросила ее, могу ли к ней приехать. В Комарово меня повез такой красивый молодой писатель, она его очень любила, Борис Борисович Вахтин, его, к сожалению, нет в живых. Анна Андреевна была очень больна, лежала в постели, вокруг были склянки, лекарства. Я пробыла у нее два часа, она все расспрашивала о Париже. Ахматова произвела на меня очень сильное впечатление своей красотой. Она была совершенно замечательна. Я очень люблю ее стихи.

— Как вы относитесь к Набокову? Вы были знакомы?

— Нет, мы не виделись. Вы знаете, я не могла оторваться от его «Лолиты», он очень талантлив. В некоторых местах своей прозы он напоминал мне Достоевского, хотя этого писателя он вроде бы не любил.

— С Буниным вам не пришлось увидеться?

— Нет, но его хорошо знал мой отец. Здесь в свое время бывали такие русские вечеринки, и я запомнила, как Бальмонт читал свои стихи. Кого еще я знала из русских? Ну, Эренбурга, причем я посещала его и в Москве. При его трудном характере общаться с ним было нелегко. У него всегда было плохое настроение.

Добрым словом вспоминаю замечательного человека публициста Василия Васильевича Сухомлина и его очаровательную жену Татьяну Ивановну. А мои друзья художники Наталья Гончарова и Михаил Ларионов! Какая трогательная, красивая была пара! Как они дружили, очень любили друг друга, но не женились. Гончарова всегда вспоминала свое детство, молодость в России, друзей по живописи. Я просто упивалась ее рассказами. Часто вспоминала Дягилева, с которым она приехала в Париж. Я знаю, что сегодня они очень знамениты в России.

— По-русски вы никогда не писали?

— Нет. Ведь первый мой язык был французский, за ним последовал русский. Мне было два года, когда меня привезли во Францию.

— В семье вы, конечно, говорите по-французски?

— Мой отец умер в 1949 году, мать в 1956-м. С отцом я говорила по-французски, а с мачехой — по-русски. Сколько меня учили в свое время, чтобы я «р» произносила по-русски, не могу. «На горе Арарат» или «тридцать три трубача тревожно трубили тревогу» меня заставляли повторять много раз каждый вечер. Я слушала пластинку с речью Ленина и с радостью узнала, что он тоже картавил.

— А когда вы последний, раз до беседы со мной говорили по-русски?

— Полгода назад я обедала с Андреем Синявским и его женой.

— Наталья Ильинична, мы о многом с вами поговорили. Вы сказали, что прожитый вами век был невеселым: войны, нацизм, газовые камеры. Сталин… А вот если бы была возможность начать жизнь сначала, вы смогли бы ее прожить заново?

— Все зависит от характера. Если бы я была тем же человеком, что и теперь, я прожила бы так же, если бы была другой, то и жизнь была бы другая. На человеческую жизнь все влияет: люди, события, обстоятельства.

— Вы бы хотели прожить еще одну жизнь?

— Нет, не хочу. Все начинать с детства… не хочу.

— Почему?

— Потому что моя жизнь была нелегкой. И мне бы не хотелось заново переживать пережитое…

Декабрь 1989 г.

«Единогласное избрание — это неслыханно!» — воскликнул Жорж Дюамель. В восторге были все: Франсуа Мориак, Шарль де Голль, Эмиль Анрио, крупнейшие ученые Франции. В академию на кресло, освободившееся после смерти Клода Фаррера, академики в первом же туре единогласно избрали Льва (Люсьена) Тарасова, литературный псевдоним которого Анри Труайя. Читатели, следящие за литературной жизнью Франции, оценили по достоинству этот единственный в XX веке случай. Обычно избрание происходит после многих (от трех до семи) туров большинством в 13–18 голосов. На сей раз все до единого поданные голоса были в пользу Труайя.