Феликс Медведев - После России

Читая эти романы, нельзя отделаться от чувства, что первые несколько томов написаны на основании рассказов родителей писателя, вывезенной еще в «первобытном» состоянии бабушки, дяди и тети по материнской линии. Потрясает правдивость и художественность описания всех подробностей быта Кавказа и Юга России, а впоследствии Москвы и Петрограда до 1920 года».

Из русскоязычной прессы Запада

— А многие ваши книги связаны с Россией?

— Да. много романов, биографий, да почти все мои биографии о великих русских людях. О Пушкине, Лермонтове, Достоевском, Гоголе, Толстом… Серия исторических романов «Свет праведных» посвящена восстанию декабристов, роман «Наследники будущего» — тоже о России, об отмене крепостнога права…

— Ваши источники библиотеки и архивы?

— Во-первых, дома у меня много книг, вы видите сами, я покупаю их по задуманной теме, затем работаю в обширной библиотеке восточных языков, где масса книг на русском языке. Ну и, конечно, Национальная библиотека, где имеется большой департамент русских изданий.

— Вы писатель исторический. Как вы смотрите на то. что сегодня в России резко меняются акценты, обновляется видение и ощущение прошлого нашей родины?

— Я слежу за этим процессом с большим интересом, я радуюсь ему. Я чувствую, что в России все меняется и что мало-помалу Россия приближается к своим истокам.

— В связи с большими социальными и политическими переменами в России не стареют ли те или иные страницы ваших книг?

— Это уже политический вопрос. Мы не договаривались. Ну что ж, отвечу и на него. Я считаю, что тоталитарные системы должны исчезнуть, они обречены на гибель. Должно исчезнуть все, что было создано под игом тоталитаризма. Я за свободу.

— РІаверное, это и ответ на мой вопрос, если бы я спросил вас о Сталине?

— Считаю период царствования Сталина гибельным для России. Он задушил Россию, ее народ, ее свободу. Но все началось с Ленина, потому что из него сделали бога, идола, и это глубоко ошибочно. Он был человеком, а не богом. Обожествляли его напрасно. В человеке всегда есть потребность кого-то обожать. Обожать — от слова бог. Поэтому религию заменили религией политической. И меня это очень беспокоит. Да и многих это беспокоит. Я боюсь еще одного: боюсь, что у нации не хватит смелости понять, что напрасно было всегда кивать наверх, соглашаться с верхом, с тем, что диктовали властелин, правительство.

— Ав том, что делает сегодня Михаил Горбачев, вы не видите признаков нового диктаторства, нового закабаления верховной властью?

— Перед Горбачевым стоят огромные трудности. Ведь по-прежнему существует старый политический аппарат, который надо раздробить, разрушить. Затем постепенно надо приучать русских к ощущению свободы. Россия долгие годы была крепкой и единой под железным царским кулаком. Когда-то царь собрал воедино многие народы. Сможет ли Горбачев сохранить унаследованное?! Это нелегко, когда эти народы жаждут освободиться от железного кулака.

— Как вы считаете, в какую эпоху русский народ был наиболее свободным?

— Отвечу так: я считаю, что самое большое зло произошло из-за войны. Война породила революцию в России. Причин тому много, о них известно. Не было бы войны, не было бы революции. И это вовсе не означает, что Россия осталась бы прежней, во многом архаичной, отсталой страной. Нет, мало-помалу Россия пришла бы к демократии. И думаю, что это была бы демократия английского образца.

Мы заговорили о политике. Анри Труайя перешел на французский язык, и после перевода для меня последнего пассажа писателя Татьяна Ивановна протянула Льву Аслановичу руку в знак солидарности с его мыслями. И добавила: «Потому что тогда во главе правительства стоял бы царь и был бы парламент на образец английского. Так ведь и задумывали младоросы и их руководитель Саша Казинбек, которого я хорошо знала».

Анри Труайя внимательно слушал гостью своего дома. Мы на минуту отвлеклись, а потом я спросил:

— А вообще какая эпоха в русской истории волнует вас больше всего?

— Эпоха Пушкина, замечательная эпоха. Я много размышлял над ней, когда писал роман о Пушкине, довольно обширную биографию с неизвестными даже советским исследователям документами.

— Откуда они оказались у вас, это не секрет?

— Нет, конечно. О том, что я пишу биографию Пушкина, узнал Гекксрен, наследник тех самых Геккеренов. Он написал мне и предложил ознакомиться с одним-двумя манускриптами из его семейного архива. Я прочитал их, но они мне не показались особенно важными. И тогда я спросил, нет ли у него еще чего-нибудь. Он ответил мне по телефону, что есть еще, приходите. И показал два письма Дантеса Геккерену, в которых Дантес сообщает, что обожает Наталью Пушкину, но что она не была его любовницей, отказала ему в ответ на его домогания, признавшись, что будет верна мужу.

Книгу о Пушкине я писал во время войны, в оккупации, и она увидела свет в сорок шестом году.

— И те письма так и хранятся в семье Геккеренов?

— По всей видимости, но я привел в книге их факсимильные копии.

И здесь мне стало горько и обидно. Я вспомнил своего школьного учителя по литературе, в рассказах которого облик Натальи Николаевны носил ярко выраженный негативный характер: и ветреница, и блудница. Да что там школьный педагог, возможно, и не слышавший о пушкинисте Анри Труайя?! Практически во всех книгах о жизни и судьбе великого поэта до недавних еще пор (а точнее, до новонайденной литературоведами Ободов-ской и Дементьевым переписки Натальи Николаевны с родственниками) мы читали о жене Пушкина только плохое. Приговор был один: именно из-за ее флирта мы потеряли солнце русской поэзии. Так вот, мне было горько и обидно, что широкий читатель не знал о книге Анри Труайя, о письмах Дантеса, полученных писателем из архива Геккеренов. Да что там говорить: я и сегодня не слышал об издании биографий русских классиков, написанных пером крупнейшего французского писателя.

— Знаете ли вы о других архивах, в которых могут сохраниться не известные исследователям документы, касающиеся трагической судьбы великого русского поэта?

— Думаю, что во Франции больше таких документов нет. Много писем пушкинского круга имел Серж Лифарь, но он их опубликовал.

— Ваша книга не переведена на русский, и я. к сожалению, не имею о ней представления. Скажите, каким вы почувствовали Пушкина, что это за человек в вашем восприятии?

— Я хотел сделать Пушкина живым, а не статуей, со всеми его недостатками. В моей биографии это мужчина, любящий женщин.

— А что, по-вашему, наиболее удачно из нашей пушкинианы?

— Мне очень понравилась по материалу в свое время книга Щеголева. Ну и, конечно, Вересаев.