Феликс Медведев - После России

А вот другое: комментарий агрессивен, саркастичен, безответствен, потому что сегодня реалистические надежды на прогресс и демократию полностью зависят от Горбачева. И вообще, не надо его критиковать. В материале нет фактов, только комментарий.

Со второй точкой зрения я не согласен: комментарий он и есть комментарий. Для фактов существуют другие программы. Но как автор, как журналист, я удовлетворен и польщен такой плюралистической реакцией. Самой страшной, убийственной реакцией для меня было бы равнодушие.

Если хотите, могу вспомнить и личностную реакцию на мои программы. В 1989 году, во время предвыборной кампании в Верховный Совет, писатель Василий Белов встречался с избирателями. И с ним была обширная беседа, кажется в «Правде», которая меня чрезвычайно возмутила. Прозвучал в беседе и обычный беловский мотив — протест против рока, поп-масскультуры, которые «уродуют общество». Особенно резко досталось Америке. Писатель нашел возможность увязать взаимозависимость рок-музыки и СПИДа. Даже цифру назвал зараженных СПИДом грудных детей — 100 тысяч. Я позвонил в официальный американский центр, собирающий медицинскую статистику, и узнал, что цифра эта завышена раз в тридцать — пятьдесят. Я сделал вывод, что Белов лжет, лжет последовательно, трезво, расчетливо. Меня дико возмутил его роман «Все впереди», в котором несколько раз повторяется мысль, что радио «Свобода» соблазняет русского слушателя, подбивает его на алкоголизм. Извините, но большей чуши нельзя себе представить. И об этом он пишет в романс как бы от себя. Возмутительно, несерьезно.

Почему я упоминаю именно об этом комментарии? Потому что он фигурирует и в статье Шафаревича, и в предшествовавшей ей статье Назарова в «Литературной России». Вообще ваши национал-патриоты постоянно выступают против меня лично и русской службы радио «Свобода» за то, что мы нападаем на таких писателей, как Распутин и Белов. Дескать, раз мы не любим Распутина и Белова, почвенных писателей, значит, мы вообще ненавидим русаков, значит, мы вообще ненавидим Россию. То есть налицо полная идентификация. Скажи мне, как ты относишься к Белову, и я скажу тебе, как ты относишься к России и русскому народу. Абсолютно абсурдная позиция, извините, полный идиотизм. Потому что для меня, скажем, если уж говорить о писателях — символах России и русского народа, то для меня это Владимир Маканин, которого я считаю лучшим из живущих ныне русских писателей, включая даже тех, которые живут вне России, за рубежом.

Но чтобы меня правильно поняли, замечу, что и Распутин и Белов — художники, для меня это — не что иное, нежели общественные деятели, публицисты. Не часто, наверное, взрослый человек плачет над книгой. А я плакал. Вы улыбнулись, может быть, это и смешно, но это было. Довольно поздно набрел я на «Прощание с Матерой». Не то чтобы набрел, но поздно улучил время взять книгу в руки. А в Финляндии на отдыхе это время нашлось. Я снял лесную хибарку на берегу озера, окруженную диким лесом. И вот там в абсолютной тишине читал «Прощание с Матерой». Читал и плакал. Вот что значит для меня Распутин-писатель. И вообще, все или почти все, что он написал, я ценю очень высоко.

К Василию Белову отношусь более прохладно. Но понимаю, что если его «Плотницкие рассказы» безусловно высокая литература, то роман «Все впереди» для меня хрестоматийный школьный пример того, как нравственная идеологическая озлобленность губит и душит талант. Роман этот написан другим пером, пером Проскуриных и Ивановых. Если заняться скрупулезным литературоведческим анализом, скажем, лучших вещей Белова и романа «Все впереди», то можно написать новое исследование, подобное истории создания шолоховского «Тихого Дона». Можно даже предположить, что либо предыдущие вещи писал другой человек, либо эту писал не Белов.

Я не могу, скажем, на дух принять политическую публицистику Рихарда Вагнера, зоологического антисемита, омерзительного немецкого шовиниста. Но это мой самый любимый композитор. «Кольцо Нибелунга» для меня — одно дело, а писания Вагнера — другое. И я их никак не отождествляю. И когда В. Распутин — создатель и соредактор «Литературного Иркутска», печатающий анонимное обращение деятелей русской культуры еще к XIX партконференции, в котором не упомянутые имяреки требуют того, что потом, спустя полтора года, станет требовать Смирнов-Осташвили, а именно процентного соотношения представительства наций в учебных заведениях, в редакциях и т. д., то это для меня уже другой Распутин. Вызывающий отвращение и стыд.

— А как у вас на «Свободе» с плюрализмом мнений и терпимостью по отношению к разного рода выступлениям? Я, к примеру, встретил в коридорах «Свободы» московского публициста, литературного критика Владимира Бондаренко, представителя консервативных взглядов в сегодняшней общественной жизни. Если ваши сотрудники подготовят с ним интервью, вы не станете возражать, я так думаю?

— Все будет зависеть от контекста. Приведу пример. Год тому назад у нас в парижской студии записали беседу о Солженицыне с писателем Петром Паламарчуком. В этой беседе, не столько по поводу Солженицына, сколько по другим соображениям, Паламарчук высказал нечто, что, прямо… ну, понимаете, здесь дело не в моих личных вкусах. Я люблю свою работу, наслаждаюсь ею и считаю, что мои личные убеждения полностью совпадают с нашим официальным документом — кодом журналистской этики и журналистской работы сотрудника радио «Свободная Европа» и «Свобода», учрежденным Советом международного радиовещания в Вашингтоне. Код этот категорически запрещает любые материалы, которые можно интерпретировать как оскорбление людей по национальным, расовым, религиозным и прочим признакам. И когда Паламарчук, ерничая, рассказывал о юбилейных вечерах Солженицына, в том числе и о вечерах в Доме кино, и акцентировал внимание на том, что вечер в Доме кино организован неспроста, не случайно, ибо это здание построено на месте, где когда-то была синагога, а вот, дескать, вечер, организованный Распутиным, состоялся на месте, где когда-то был храм Спаса на Крови. О таких вещах пусть он в «Нашем современнике» пишет, а по радио «Свобода» без возражения, без активного противостояния его собеседника такие рассказы не пройдут. И не потому, что мне лично они не нравятся, а потому, что я должен соблюдать код журналистской этики. Мы не можем допустить шовинистических выпадов по голосу радио «Свобода». Так что я не знаю, в какой форме прозвучит на наших волнах голос Бондаренко, если он пришел к нам, чтобы дать интервью, но во всяком случае одно из двух: либо он может говорить все, что у него на душе, со мной или с кем-то из моих коллег и мы ему будем возражать, будем с ним полемизировать, либо он не прозвучит в эфире. Это, естественно, в том случае, если он, скажем, предложит нашему слушателю джентльменский набор тех же идей… Или если он, предположим, захочет рассказать нашему слушателю то, что он рассказал читателям «Литературной России», что процесс по делу Смирнова-Осташвили — это возмутительно, что это как сталинские процессы конца 30-х годов. Такую точку зрения без противопоставления ей другого мнения мы передавать не будем.