Феликс Медведев - После России

Еще в Вене в первые часы новой жизни я встретил человека, который приехал из Парижа увидеться с родственниками. Он был одним из руководителей PC, где тогда преобладали потомки старой довоенной эмиграции, люди из так называемой «второй волны», и несколько перебежчиков. Искали новые квалифицированные кадры: Мне предложили работу. Многие тогда сочли бы такое предложение удачей. Но я отказался и уехал в Израиль.

— Ты был идейным сионистом?

— Советские газеты предпочитали другой эпитет — «ярый». Но дело не в эпитетах. Меня влекла эта страна. Можете называть это сионизмом, романтикой, но я просто не мог отказаться от мечты, которая сбывалась. Я за нее боролся. В тот момент это было единственное место, где я чувствовал себя в безопасности. Я прожил в Израиле около двух лет. Это были лучшие дни моей жизни. Работал на радио, затем редактировал русскую газету.

— Почему не остался?

— Остался. Я приехал в Германию не как эмигрант или искатель счастья, а как гражданин Израиля, заключивший договор с американской компанией. Я никогда не прерывал моих отношений с Израилем, ездил туда служить в армии, проводить отпуск, печататься в газетах. В Германии я иностранец. Едва ли захочу здесь остаться дольше, чем того требует моя работа.

— А как еврею легко было принять решение переселиться в Германию?

— Мучительно трудно. При всем том, что ФРГ может служить сегодня образцом терпимости к евреям, чертовски трудно было преодолеть чувство национальной подозрительности.

Мне случилось за несколько дней до приезда в Мюнхен оказаться в кабинете врача в Тель-Авиве. Узнав, что я направляюсь в Германию, врач швырнул мою папку в корзину со словами: «Такой еврей, как вы, не заслуживает своего государства. Я отказываюсь вас лечить». И указал мне на дверь рукой, на которой я разглядел корявую татуировку из 5 цифр. Понимаете, для него в этот момент было что-то более важное, чем клятва Гиппократа. Это меня пришибло. Сцена до сих пор у меня перед глазами.

— И все-таки поехал?

— Поехал. И правильно сделал. Если бы я тогда остался, то, наверное, до сих пор в глубине души считал бы, что ничего не изменилось, что все немцы — прирожденные нацисты и жидоеды, что они ничего не сделали для искупления страшной вины перед человечеством. А это не так.

— И ты им все простил?

— Ничего я не простил. Кто я такой, чтобы прощать убийство? Но я и не вправе презирать и наказывать тех, кто к этому не имеет отношения, кто родился после этого кошмара, и лишь для того, чтобы всю жизнь платить по счетам родителей. И они безропотно платят. Немецкий закон преследует даже тех. кто пытается отрицать или фальсифицировать позорные факты немецкой истории. Это приравнивается к нацистской пропаганде… Такие издания. как «Молодая гвардия». «Наш современник» или «Пульс Тушино», здесь не просуществовали бы и дня. Я понял, что ненависть — плохой советчик.

Несколько лет назад судьба свела меня с молодой женщиной, католичкой, перешедшей в иудаизм. На мой не очень тактичный вопрос — почему? — она объяснила: «Когда я узнала, что сделали мои соотечественники с еврейским народом, я не находила себе места из-за того, что не в силах повернуть историю вспять. И тогда я сказала себе — если такое случится еще раз, я хочу быть на стороне преследуемых».

— Твои самые сильные впечатления от Москвы и москвичей после 20 лет отсутствия?

— Полная мифологизация мышления людей, да и вообще всей жизни. Все верят в существование каких-то мифологических чудовищ — мафии, масонов, теневиков, хотя никто их в глаза не видел. Эти чудовища пожирают все — хлеб, водку, мыльницы, бумагу, озоновую оболочку, авиационные билеты, бензин, золотой запас… Советский человек не может жить без мифов. Это его среда обитания. До приезда в Москву я наивно верил, что Горбачев освободил людей от страха. Это верно только отчасти. Люди действительно стали меньше бояться властей. Зато душами завладели другие страхи. Писатели боятся, что скоро не на чем будет печатать их книги. Кооператоры сбривают усы и. выходя на улицу, напяливают женские парики, чтобы обмануть бдительность рэкетиров. Московские армяне боятся, что в час «икс» их примут за евреев, бакинские евреи опасаются разделить участь армян. И те и другие боятся, что американское посольство откажет им в получении статуса беженцев. Единственные, кто никого не боится, — это неухоженные дамы в «Гайд-парке» у «Московских новостей», проповедующие о скором конце света и требующие отдать под суд Горбачева, Ельцина и Кашпировского, да еще гаишники. Один из них остановил меня в Черемушках за езду с включёнными фарами. Увидев перед собой иностранца, он попросил взятку… в долларах. «Лейтенант, — говорю, — тебя же посадят». Отвечает: «Да я сам кого хоть посажу».

Ты скажешь: коррупция. Я говорю: отсутствие самоуважения. Ну как может уважать себя человек, который на работе выиграл в лотерею талон на кусок колбасы и тут же перепродал его коллеге за два номинала? Или студент-донор, получивший за 200 граммов крови талон на чайник со свистком. Недавно прочел в газете о человеке, потребовавшем за кровь заплатить ему долларами. Рабочий завода электробытовых приборов на Украине доверительно рассказал мне, как он выносит с завода кофеварки во время обеда и прячет их в старинном склепе на близлежащем кладбище. Криминогенное сознание произрастает из неуважения к себе и к другим.

В СССР я увидел митингующее общество. Все хотят говорить. Все хотят быть услышанными. Политика — самый популярный вид спорта. Люди ведут себя у телевизора, словно на трибуне стадиона, четко делятся на «мы» (те, кто знает, как надо) и «они» (горбачевцы, гдляцов-цы, «памятники», «нинаандреевцы». кооператоры и др.).

Пьяных почти не стало. То ли сказывается возросшая эмиграция масонов, «спаивавших» народ, то ли всеобщий дефицит. Но жажда не спадает. Очереди за водкой — самые длинные, самые угрюмые. Комментатор «Маяка» Леонид Лазаревич дал мне профессиональный совет: «Хочешь написать хороший очерк о поездке? Займи очередь за водкой и выстой до конца. То. что услышишь, запиши. Это будет уникальный материал».

Наглядная агитация в упадке. Уезжал из страны плаката — приехал в страну комиксов. В памяти застряли транспаранты: «А что ты сегодня сделал для перестройки?» или «Перестройка — дело всех и каждого». В пирожковой на Кузнецком Мосту меня сразил реликт былого словоблудия: «Берегите хлеб — наше богатство». Пирожки застревали в горле.

Поразило несметное полчище милиции на улицах. Словно военное положение. Но основной объект их внимания — автомобилисты. Раскидай по Нью-Йорку такую уйму полицейских — преступники нос бы не высунули на улицу. Впрочем, один раз довелось видеть милиционеров в действии — на Пушкинской площади два рослых сержанта «вязали» старушонку, сорвавшую с клумбы цветок. Старушка оказала пассивное сопротивление. В отделение ее доставляли волоком.