Станислав Симонов - Как выжить в современной тюрьме. Книга вторая. Пять литров крови. По каплям

Я полагаю, что таким по суду нужно запрещать держать в руках ручку.

Главным действующим лицом он сделал… барабанная дробь… самого себя. Все его страшно уважают (правда, совершенно неясно, за что). Христос, Конфуций, Будда и Сталин у него в подчинении, а он спасает Россию и попутно сам себя ужасно хвалит и пропагандирует. Не просто бездарность — воинствующая бездарность с хаосом в голове и полным отсутствием вкуса и меры.

Он мне напомнил фантаста Петухова из девяностых. Поразительно, что такой человек может оказаться чрезвычайно плодовит. Натуральный граф Хвостов, только более бездарный, писарчук, одним словом.

Из показаний по делу: …решил покончить жизнь самоубийством через поедание двух банок сгущенки одномоментно. Одно слово, чудесник!

Возвращаясь к Гагарину. Я закончил чтение второй части (в двух книгах) его творения. Читая этот шедевр, не скрою, я получал удовольствие. Это как разглядывать уродца в кунсткамере. Нет, удовольствие — не совсем правильное определение. Скажем так: испытывал интерес, до чего нетонкое и неталантливое существо писало эту книгу.

«Хвостов, об одном прошу тебя, — говаривал Суворов своему родственнику, — только не пиши эпитафию мне на могилу».

Гагарин, об одном прошу тебя: не надо тебе писать вообще. Займись чем-нибудь социально полезным. В дворники пойди или в сторожа, в конце концов. Словом, не пиши, не мучай людей, не переводи бумагу. Ведь, даже используя твои сочинения вместо туалетной бумаги, рискуешь заработать выпадение прямой кишки.

Тут сидишь, мучаешься, сюжеты создаешь, характеры выдумываешь, ситуации… А тут — эхма! Просто как. Взял Христа, Сталина и Будду, выдал им по автомату и, главное, о себе любимом побольше.

Однокамерник, мой «семейник» Вован. Если в вазе будут лежать разные печенья или конфеты, то Вован всегда возьмет лучшее печенье или конфету. Если конфета будет последней (а он не один), он, не задумываясь, съест.

Если Вован захочет есть, это совершенно не означает, что он начнет предпринимать какие-то действия. Сначала он громко сообщит, что он проголодался и пора бы принять пищу, затем, не двигаясь с места, начнет спрашивать всех подряд: «Сегодня будем есть или нет?»

Он всегда смачно доест последнее. Он прямо ждет момента, когда можно добить последний кусок. Если тарелка с последним куском окажется далеко от него, это не значит, что он ее притянет к себе или положит последний кусок себе на тарелку; нет, он потянется и будет есть из самого неудобного положения.

Книгу или журнал он может положить на соседа как на тумбочку, даже не думая о неудобстве, доставленном другому человеку. Вообще, создавая неудобство другим, Вован этого не замечает. И это не намеренно. Он действительно этого не замечает.

Славик — щуплый с неприятным лицом и гнилыми зубами молодой человек. Его постоянно в пятницу вывозили «по сезону». Он возвращался загруженный, как баржа утюгами. Было видно, что загнан в угол, что не уверен в себе, мечется, боится. Вероятно, именно поэтому на него и вешали все подряд. Всех «подснежников», все «висяки». А почему бы и нет, раз вешается? На вешалку можно вешать до тех пор, пока есть такая возможность. Наступает предел — заканчивается возможность. И все. Уже ничего не повесишь, вешалка обламывается, одежда падает.

В газетной статье о деяниях Тахира Вало было написано: заложников пытали кефиром. Это может показаться натуральным бредом, если бы я это не прочитал собственными глазами. Я Вало подкалывал два месяца, выпытывая у него секрет технологии этой изощренной пытки, кефиром. Он смеялся, но секрета не выдавал.

Попадают в тюрьму вместе, а выживают по отдельности.

Сделал дело — вали «поддела».

Когда читают в газетах о себе — возмущаются враньем и неточностями, допущенными в газетных публикациях. Но при этом верят, что о других в тех же газетах написана чистая правда. Воистину газетный станок тоже без костей!

Грех — сугубо еврейское понятие. Христианство — еврейское изобретение, для того чтобы «оевреить» весь мир.

Борьба Христа была именно с этим процессом, но евреи и Христом воспользовались для своих целей.

— Что делаешь?

— Читаю.

— Что?

— Дорошевича. Сахалин. Слышал, остров Сахалин?

— Так это ж полуостров.

— Давно сижу. Может, уже и дамбу построили.

Страна ждала героев, пизда рожала дураков.

— Десять лет забот не знал. Работал спокойно, нормально. Семьей обзавелся, не поверишь. Жена, дети, тихая, спокойная жизнь.

— И что же случилось?

— Один работал. Понимаешь? Один. А тут черт дернул, обзавелся подельниками, пропади они пропадом. То есть со всем арестантским уважением, и подогрею, и помощь окажу, но если бы не они… твари, прости господи! Матерюсь, видишь, от нервов в Великий пост, если бы не они, так бы и жил спокойно. Что за людишки? Дрянь людишки.

Следователь вошел в суд стремительно, с бравым и гордым видом победителя. Явно слышалась барабанная дробь. Казалось, в руке его блещет обнаженная шашка, а сзади веют победные прокурорские знамена.

Через три часа допроса из зала суда выходил мужчина, постаревший лет на пять, с явно обозначившимися мешками под глазами. Шашка потускнела и, как пластмассовая после нагрева, погнулась. Знамена уже не развевались, а старыми тряпками волочились шлейфом. Барабаны не выдавали дробь, а неритмично брякали невпопад.

Да, не привык еще следователь, чтобы его допрашивали, не в своей тарелке чувствовал себя. Одно дело — безнаказанно задавать вопросы арестованному и совсем другое — отвечать на них и, тем более, отвечать за них.