Максим Коробейников - Я тогда тебя забуду

— А мы ни у кого ничего не просим, — говорит Егор Житов. — Мы сами берем, если надо.

— Ишь ты гордый какой. Погли-ко на него.

Все мужики глаз не отводят от Егора Житова, а тот и правда гордо так отвечает:

— А никто не даст нам избавления: ни бог, ни царь и ни герой. Добьемся мы освобождения своею собственной рукой. Слышали, поди?

Мужики содомовские заговорили вместе кто что:

— Че гордишься-то больно?

— Вишь гырдым какой!

— Коммуния, одним словом.

— А мы вашу коммунию по бревну раскатаем, дай срок.

Тот же огромный рыжий мужик подошел к Егору Житову грудь в грудь, поднес к его носу пудовый волосатый кулак и спросил:

— Ты слышал, что сатана уж больно гордился да с неба свалился? А ты гордишься, дак на что годишься? — И кулаком около лица Егора Житова поворачивает: — Нюхал, верховода?..

— А ну-ка убери кулак да спрячь в карман, не то худо будет, — заявляет, разгорячась, Егор Житов.

— Ты че это власть берешь над всеми? Распоряжаться привык, жук навозный. Приказываешь да управляешь, бесштанник, — наступает на Егора рыжий мужик.

Но Егор Житов не из трусливого десятка.

— Я тебе не приказываю, гроб ты экой, домовище ты с дерьмом.

Рыжий мужик остолбенел от этакой дерзости и стал вроде оправдываться:

— А че ты все советуешь да приказываешь, где не просят тебя?

— На то и советская власть, — отвечает Егор, — чтобы советовать.

И ухмыльнулся — понял, что наша берет. Тут другой мужик вышел к рыжему мужику на подмогу, распахнул тулуп, вытянул руки вперед и пошел на Егора Житова:

— А ну-ко, недомерок, озяб, поди? Хошь я тя погрею?

Но в это время наш отец схватил его за ворот тулупа и сунул в снег. Мужик упал, а отец содрал с него тулуп, как шкуру, и бросил подальше от дороги.

— Ты че, гад? — заревел мужик и, утопая по грудь в снегу, полез за тулупом.

Рыжий мужик, услышав его рев, занес над Егором Житовым кнут, сжался как пружина, но Егор схватил его за руку и прижал к земле. Тот от боли и страха завыл, заорал не своим голосом:

— Ой, батюшко, руку сломаешь! Ой, отпусти, Христа ради, богом прошу!

Но Егор Житов еще какое-то время держал его железной хваткой. Потом отпустил.

— Так что же, будем отворачивать или нет? — спросил Егор Житов.

Мужики дружно закивали:

— Ни в жисть не тронем, Егор Селиверстович.

— Так вот, учтите и зарубите себе на носу, — сказал отец, — если еще раз кто пальцем наших ребят тронет, в Содомово ваше приедем и у вас все избы раскатаем.

Мужики стояли притихшие и обескураженные столь неожиданным поражением. Егор Житов командовал:

— Ну, давай, парни, распрягай лошадей.

Мы бросились к содомовским возам.

— Вывязывайте вожжи из удил. Распрягайте. Выворачивайте оглобли. Пускайте лошадей на выгул.

Содомовские мужики стояли сбившись в груду, наблюдая, как наши выполняют команды Егора Житова, и то один, то другой говорил:

— Ну, Егор Селиверстович, не по-божецки это.

— Не по совести делаете.

— Мотрите.

Общими усилиями парни столкнули груженые сани содомовских мужиков с торной дороги, опрокинули их в снег.

После этого наши сели на дровни и укатили порожняком, торжествуя и горланя, на Большой Перелаз, чтобы оттуда уже отправиться на Ваговщину за строительным лесом».

Надо сказать, у содомовских мужиков вроде пропала охота драться и хулиганить.

Когда Иван рассказывал нам с хвастовством о заранее задуманном происшествии в дороге, мы с Санькой замирали от страха и преклонения перед неукротимой силой отца и Егора Житова, а мама говорила, видимо, для того чтобы охладить наш восторг:

— Да, чего умного да дельного, а драться-то наших мужиков поискать. Хлебом не корми перелазских мужиков, а дай подраться. Куда до них содомовским.

Баба Парашкева драку тоже не одобрила:

— Драчливый своего веку не доживает.

Резонанс от события волнами расходился по всей округе.

Баба Шуня давала свое истолкование событиям:

— У них, в коммунии-то, дело, вишь ли, клином сошлось. Ни взад, ни вперед. Вот они по волости ездят да на дорогах дерутся.

Гаврил Заяц рассказал мне:

— Дак ведь мы смолоду-то с содомовцами завсе дрались. Девки у них баские были. Ну, конечно, то мы их, то они нас. Это ведь теперь наши содомовских-то мужиков, как полозья, гнут. Дак это и понятно: отец твой да Егор Житов кажный цельной деревни стоит.

Вот поэтому, когда отец опять уехал в волость коммуны организовывать, я как-то был не только спокоен, но и уверен, что он приедет ночью, с мороза войдет в тулупе в комнату, повесит тулуп на гвоздь у самой двери и скажет маме:

— Ну-ка, давай, Серафим, че-нито согреться. Такое дело провернул большое.

Значит, еще в одной деревне организована коммуна. Он будет ходить, притопывая для обогрева лаптями, ударяя ногами одна о другую и с силой потирая замерзшие руки.

После драки с содомовскими мужиками я еще больше поверил в отца, в его силу и несокрушимость, в его железную волю и умение покорять людей.

Кого не опьянит удовольствие, которое человек испытывает, когда видит, как торжествует его воля! Только мама и бабка Парашкева еще больше были обеспокоены предчувствием чего-то такого, что может случиться с нами, чего следовало бы бояться и что может внезапно разрушить все наши надежды на будущее.

Видно, правду говорят, что ни один человек не знает своего времени, ибо его повсюду и постоянно подстерегает случай. Можно быть сильным, разумным и бесстрашным и попасть в беду, как рыба в невод или птица в силок.

Кто знает, кем бы мог быть мой отец, если бы не случай, происшедший с ним на сорок пятом году его жизни, когда он был в расцвете сил!

В тот вечер объявили, что в школе будет кино. Я, конечно, набросил на себя пиджачишко, шапку и побежал. Когда выскочил из дому, услышал волчий вой. Один отрывисто взвывал, и следом за ним раздавался с разных сторон многоголосый протяжный вой. И так повторялось долго, пока я бежал по улице.

Я уже знал, что волки под селением зимой — к голоду, к недороду. Но не оттого я почувствовал, как сердце мое заныло. Было такое ощущение, что оно почуяло горе. Но ввалившись с мороза в душный, набитый людьми школьный класс, я сначала почувствовал облегчение, вскоре успокоился и наконец забыл о волках и их страшном вое.

Вот погас свет, загудела динамо-машина, осветился экран, и на нем крупными буквами мы увидели название кинофильма.

— «Старое и новое», — вслух прочитали все, кто умел читать.

Не знаю, сохранилась ли в Госфильмофонде эта лента. Мне до сих пор хочется посмотреть ее снова. Вот мужик пашет сохой. Худая, совсем подыхающая лошадь, показавшаяся на экране, вызвала оценки со всех сторон:

— Падет скоро.

— Че?

— Подохнет, говорю, лошадь-то скоро. Уж больно тоща.