Михаил Колесников - Все ураганы в лицо

Вскоре Фрунзе почувствовал, что дивизия, бригада — все-таки узкий участок. Удалось создать здесь крепкое партийное ядро, которое послужит трамплином для развертывания работы во всех полках Третьей и Десятой армий. Дальнейшее пребывание в бригаде бесполезно. Сейчас нужен общий партийный штаб, способный охватить и фронт и тыл. Такой штаб можно создать лишь в Минске под прикрытием Земского союза. Отсюда потянутся нити во все армии фронта, на передовые позиции, в прифронтовую полосу, на распределительные пункты, а также в города и волости Минской и Виленской губерний. Важно, чтобы в действующую армию вливались люди, уже оппозиционно настроенные к войне, к самодержавию, к двору. Работа в Земском союзе даст возможность часто выезжать на фронт.

К тому же его деятельность в Ивенце, видно, не осталась незамеченной жандармами. К нему стали присматриваться офицеры. Командир пятой батареи, например, отведя его в сторону, прямо сказал, что не потерпит агитации среди своих подчиненных. Возможно, кто-нибудь выболтал кое-что или донес. Мало ли своих шпионов насадило командование в каждом полку, в каждом дивизионе! Вскоре вольноопределяющийся Михайлов был отчислен из артбригады «по болезни». Врачебная комиссия установила, что он просто-напросто хромой. К тому же человеку с хронической болезнью желудка не место на войне. Туберкулезный процесс, правда, прекратился, но кто его знает?..

Фрунзе тепло простился с ефрейтором Оглезневым.

— А вы, Михаил Александрович, все-таки не забывайте нас, наведывайтесь, — попросил ефрейтор. — Предателя мы выследим, и, ох, плохо ему придется! Теперь у нас в мастерских своя ячейка, так что уж подбрасывайте нам прокламаций.

— Можете не сомневаться, Федор Антипович. Заглядывать буду часто.

Комитеты Земского союза были хитроумной выдумкой буржуазии. Классовый мир во что бы то ни стало! Фрунзе и его товарищей большевиков интересовали не комитеты, а те полтора миллиона солдат, которые были сосредоточены на Западном фронте.

Новый сотрудник Земского союза Михайлов делал поразительные успехи. Давно ли он был военным статистиком, мелкой сошкой, штафиркой! Через месяц он стал помощником районного заведующего хозяйством, а еще через месяц — заведующим хозяйством. И вдруг все увидели его в роли заведующего целым хозяйственным отделом Всероссийского земского союза при Десятой армии. Он сделался очень важным лицом. Носил офицерскую форму, шведскую кожанку, разъезжал в автомобиле и принимал в определенные часы. Армия велика, а ему нужно побывать во всех штабах, в полках, на передовых. Иногда он оставляет в полках на несколько дней своих уполномоченных Любимова, Мясникова, Фомина, Кривошеина, Станкевича. Иногда сам надолго застревает на передовых. Не так-то легко увязать все хозяйственные вопросы! Приходится выезжать на промышленные предприятия, в волости. Генералы здороваются с ним за ручку, заискивают перед ним, стараясь выклянчить что-нибудь для своей дивизии или бригады; а он с ними рассуждает о так называемом наполеоновском методе снабжения, когда магазинная система довольствия сочетается с системой довольствия местными средствами. Генералы, малосведущие в вопросах снабжения и тыла, слушают его, развесив уши.

А в это время на передовых, на предприятиях и в белорусских селах идет скрытая работа.

Начальник жандармского управления доносил по этому поводу минскому губернатору Гирсу: «Здесь образован большевистский областной комитет, коим принята резолюция о призыве к стачке для перехода потом к вооруженному восстанию в тылу и на фронте». Губернатор разослал секретные циркуляры всем начальникам отделений полиции. Он поставил в известность о готовящемся восстании командующего Западным фронтом Эверта, поскольку, по имеющимся сведениям, в работе большевистского комитета принимают активное участие и военнослужащие.

А заведующий хозяйственным отделом Михайлов, проявляя завидную энергию, носился в автомобиле вдоль линии фронта, опрашивал солдат, а потом что-то говорил нм, по-видимому разъясняя, что к имуществу нужно относиться бережно, поскольку запасы тыла совсем иссякли. После его отъезда солдаты ходили с заговорщическим видом. Неизвестно откуда в окопах стали появляться прокламации, в которых говорилось не только о мире, но и о земле. Штыки в землю! Участились случаи невыполнения приказов рядовыми. И вообще, солдат сделался смелым, дерзким на язык, будто чувствовал за собой какую-то силу. Начальство всполошилось.

Генерал Милков, вернувшись в Москву, продолжал думать о своем дорожном знакомом, назвавшемся Михайловым.

— Я его встречал раньше при каких-то весьма щекотливых обстоятельствах! — воскликнул генерал. — «Преступника ведут — кто этот осужденный?» Помнится, смертная казнь. Да не владимирское ли это дело?!

Он заторопился в судебный архив. Через неделю отыскал то, что нужно.

«Фрунзе! За него я еще получил нахлобучку от командующего Московским округом. «В твоей руке сверкает нож, Рогнеда!» Бог ты мой: два смертных приговора, каторга, вечное поселение! Бежал… «Славное море, священный Байкал…» Нужно запросить Иркутск. Сомнения нет: это он. Фотография скверная, но ничего. Теперь не уйдет. Срочно сообщить Эверту, минскому губернатору и начальнику Минского жандармского управления. Опасная штучка. Он весь фронт развалит, если уже не развалил… И как это он ловко ввинтил мне насчет драгоценностей, Суворова и его потомков. Загипнотизировал. Любовь Аль-санна, Аль-санна Федоровна… А я, старый осел, развесил уши…»

Жандармы и полиция по всему Минску старались напасть на след «титулярного советника Михайлова». Их оказалось несколько десятков. И все они внешне походили на ту скверную фотографию, какую генерал Милков выслал из Москвы.

Начальник жандармского управления твердил:

— Михайлов! Попробуй найди человека с такой выразительной фамилией. А может быть, он давно и не Михайлов вовсе, а Иванов, Петров, Сидоров. Приметы удивительные: «интеллигентного вида, русый, хорошо играет в шахматы, говорит по-французски». Я вот, к примеру, тоже хорошо играю в шахматы, и говорю по-французски, и у меня русые волосы.

Минск находился на военном положении. Задерживали бесцеремонно, по малейшему подозрению, документы проверяли придирчиво. Фрунзе испытал большое облегчение, когда получил от Батурина настоящий паспорт на имя Михаила Александровича Михайлова. Видно, сестрам Додоновым удалось выехать в Петроград и уговорить стариков Михайловых. Значит, Миша так и не объявился… Там, в Петрограде, была чужая трагедия: пропал без вести сын, и нужно отдать его документы другому, чья свобода каждую минуту висит на волоске, словно бы добровольно отказаться от последней надежды на возвращение сына; но эта трагедия была и его трагедией, так как он потерял преданного друга, который уже однажды спас ему жизнь.