Михаил Колесников - Все ураганы в лицо

У Фрунзе появился интерес к личности Брусилова. Кто он? В то время как немцы под Верденом, а союзники на реке Сомма так и не продвинулись ни на шаг, плохо обеспеченные русские войска совершили тактическое чудо: вышли на стратегический простор. Ум жесткий и предусмотрительный сковал противника на всем фронте и внезапным коротким ударом смял, отбросил его, навязал ему свою волю. То был прорыв на нескольких направлениях фронта — явление доселе невиданное. Раненые офицеры конных полков приказывали нести себя впереди цепей и испускали дух на неприятельских орудиях.

Но как и предполагал Фрунзе, все кончилось ничем. Верховное командование не обеспечило Брусилова резервами, вмешалось в ход операции и своими противоречивыми приказами поставило наступающую армию в роль буриданова осла. Командующий Восьмой армией так и не понял, куда ему следует наступать — на Ковель или на Львов. Можно представить себе глухое отчаяние Брусилова. Все его планы, все его успехи были сведены на нет. Еще одно усилие — и Австрия запросила бы мира. Но резервы так и не были подброшены.

Декабрь завьюжил с первых дней. Пора было возвращаться в Минск. Фрунзе чувствовал себя окрепшим, отдохнувшим. Оказывается, самое главное — дать отдых нервам. Беспокоило одно: по военному времени трудно было найти подводу до станции Кораблино.

— Не нашли сегодня, найдем завтра, — успокаивала Анна Андреевна.

Утром, во время завтрака, в дом ввалился урядник. Урядник как все урядники: усатый, краснорожий, с острыми, ощупывающими все и всех глазками. Деловито расстегнул ремни, снял полушубок. Поздоровался.

Анна Андреевна сидела за столом ни жива, ни мертва, бросала тревожные взгляды на Фрунзе. А он продолжал невозмутимо студить чай на блюдце.

— Милости просим к столу, — пригласила мать Анны.

Урядник перекрестился на икону и сел.

— А у вас в гостях незнакомое лицо, — сказал он бесцеремонно.

— Дальний родственник, батюшка. На поправку здоровья приезжал. А теперь вот — снова на фронт. Ждет подводу.

— Ну это другое дело. А то я вот по всему уезду дезертиров и укрывающихся ловлю. Вижу: у Додоновых незнакомое лицо, думаю, проверить надо. Уж не дезертир ли? Хе-хе-хе.

Фрунзе поставил блюдце, с ненавистью взглянул на урядника, порылся в кармане и положил на стол документы. Урядник догадался, что допустил бестактность.

— А вы не серчайте, молодой человек. Все вы, фронтовые, ух как злющие. Я ведь по службе. Насчет подводы не извольте беспокоиться. Да ее и искать далеко не нужно. Вам, как понимаю, на станцию. Мне тоже до Кораблино. В розвальнях всем места хватит. И вам, и провожающим. Тулупчики с собой возьмите.

Фрунзе поразмыслил. Вроде без подвоха. Анна Андреевна вынула из буфета рюмку, графин с водкой, налила уряднику. Выжрав графин водки, урядник стал пунцовым, повеселел.

— И э-э-эх, прокачу с ветерком! Мой саврасый, поди, застоялся…

Анна Андреевна сообщала сестре Марии: «За все время нашего пребывания было одно нарушение нашего покоя — к нам заехал урядник».

Из Минска Фрунзе дал телеграмму в Читу Софье Алексеевне: «Выезжай».

Она, не раздумывая, бросила работу в Переселенческом управлении и приехала. Он бежал по перрону. Мимо — стекла вагонов экспресса. Она стоит с чемоданами на ступеньках. Знакомые темные смеющиеся глаза, опушка воротника, высокая меховая шляпка, меховые сапожки. Она не ожидала, что он ее встретит. Робкий поцелуй. Оба сбивчиво рассказывают обо всем сразу; смеются счастливые оттого, что наконец вместе. Приехала, приехала! Одно только слово — а как звенит! Едут в его крохотную комнату над Свислочью. На бледном небе яркое солнце, снег прорезан синими тенями.

Потом она устраивает елку. Вынимает из чемодана сахарный пряник. Он уже оббился, по лицу краснощекого Деда Мороза — ломаная ниточка трещины в сахаре. Серебряные звезды.

— Все как у людей, — говорит она с усталой и ласковой улыбкой.

За синеватыми узорами стекол — сыпучие сугробы. Она сидит, накинув на плечи меховую накидку. В нетопленом Минске сейчас холодней, чем в Чите. И все-таки никогда обоим еще не было так уютно, как сейчас. Он думает о семейном счастье. Все как у людей…

— Не хочу учиться, хочу жениться! — говорит он шутливо. — Завтра же… Такого счастья еще не было никогда в моей жизни.

Ему казалось, что жандармы, потеряв его след, угомонились. Но приходит посыльный от Любимова. Записка:

«Немедленно переходи на нелегальное. Здесь оформим как отпуск. Есть предписание Эверта и полицмейстера о твоем аресте. Софью Алексеевну на время устроим в отделение Земского союза в Лунинец. Не теряй ни минуты».

Он протянул ей записку. Она побледнела.

— Встретимся в Лунинце. Иди, Миша, а то я умру от страха за тебя…

— Короткое же наше счастье… Гоняют, как соленого зайца. До каких пор?..

Он-то сразу догадался, кто его выдал. И тут случайность сыграла свою роль. Сегодня утром в Комитете земского союза в хозяйственный отдел зашел некто прапорщик Романов. Он говорил с Любимовым о каких-то армейских хозяйственных неурядицах, а сам искоса поглядывал на Фрунзе. Фрунзе-то его сразу узнал. Они ведь были знакомы еще по Шуе. Романов тогда не носил погон, он находился на тайной службе у полиции. Рабочие относились к нему с подозрением, не сомневаясь, что он провокатор. Это был тот самый агент, который в 1907 году сообщил уряднику Перлову о том, что Арсений объявился и выступает на митинге рабочих завода Толчевского. Утром Романов притворился, что не узнал Фрунзе. Но конечно же узнал. И сразу побежал к полицмейстеру. Полицмейстер связался с Гирсом, а тот — с командующим Западным фронтом.

Все происходило именно так. Получив предписание Эверта, минский полицмейстер заготовил приказ об аресте Михайлова Михаила Александровича.

— Взять его и доставить ко мне! Это большевистский агитатор Фрунзе, бежавший из Сибири…

Когда утром у подъезда особняка раздался шум автомобиля, минский губернатор Гирс не придал этому значения. Лежа на диване, он читал газету и прихлебывал из чашки кофе — его обычный завтрак. Сегодня ему почему-то вдруг невероятно захотелось гречневой каши. Простой гречневой каши без всяких приправ. Он уже хотел позвать повара, но раздумал. В конце концов нужно беречь фигуру. Из большого зеркала на Гирса глядел обрюзгший человек средних лет.

Вошла жена. Голова ее была обмотана мохнатым полотенцем, как чалмой, и пахло от нее горячей мыльной водой и свежестью. Гирс знал: серное мыло, пятьдесят граммов розовой воды, сто граммов лавандового спирта, сто пятьдесят граммов уксуса — всё это при жирной коже. А чтобы росли ресницы, нужно смачивать их касторовым маслом… «Мне бы твои заботы…» — подумал он. Заученно сказал: