Михаил Колесников - Все ураганы в лицо

Необычный был в Минске начальник милиции. Вокруг него очень быстро, словно бы непроизвольно, сгруппировались те, кто здесь, в Минской губернии и на Западном фронте, представлял собой подлинные движущие силы революции: рабочие, крестьяне, солдаты. А возможно, он сам действовал именно в этих трех направлениях — город, деревня, фронт, стремясь охватить всю совокупность необычайно сложных проблем, поставленных с первых же дней революцией. Для него эта революция была лишь первой ступенькой. Она была первой ступенькой и для широких народных масс.

Буржуазные националисты повторяли истертый афоризм Протопопова:

— На продовольствии можно играть всякие аккорды: голодный желудок — диктатор всякой революции. Если создать продовольственные затруднения, то рабочие сделаются смирнее овечек. Вывезти из Минска хлеб, мясо и другие продукты. Лучше зарыть, сгноить в земле или надежно припрятать, чтобы потом взвинтить до невероятных пределов цены…

Начальник милиции не располагал данными о продовольственном заговоре: слишком узкий круг людей участвовал в нем. Но начальник милиции довольно хорошо знал буржуазию. Собрав руководящих работников, своих помощников, он сказал:

— Каждый день проверять хлебопекарни, продается ли там хлеб. Если не выпекается — начинать расследование. Все обозы с продуктами, идущие из Минска, задерживать. Мы должны блокировать спекулянтов. Не выпускать ни одной подводы с хлебом! Мы им не позволим «играть аккорды» на рабочих желудках. Всю эту сволочь, саботажников-лабазников, скрутить по рукам и ногам рабочим контролем.

Он был беспощаден. Он расклеил по городу приказы: хлеб принадлежит народу, за спекуляцию хлебом, за сокрытие продовольственных запасов — суд! Тут же при штабе милиции — камеры с дежурными судьями. Каждый день милиционеры подгоняли к штабу задержанные обозы и отдельные подводы. Допрашивал сам.

За короткий срок он нажил себе кучу смертельных врагов. Они решили его уничтожить.

Он часто выезжал в окрестные села и в отдаленные волости, иногда углублялся чуть ли не до Борисова. Обычно его сопровождали два-три милиционера. В селах на всей территории Западного фронта его хорошо знали. Ведь он старался всеми силами вовлечь крестьян в политическую жизнь; он быстро овладел белорусским языком, и переводчик не требовался. Он разъяснял, что нечего ждать милостей от Временного правительства, крестьяне должны создать свои комитеты и через них захватывать, конфисковать помещичьи земли, луга, скот, инвентарь. Без всякого выкупа! Захват с оружием в руках. Так говорит Ленин, так говорят большевики. Фрунзе создал «Крестьянскую газету». Она разлеталась тысячами экземпляров по всем западным губерниям, разъясняя аграрную программу большевиков…

Они с милиционером Стасюлевичем возвращались из дальнего села, где только что провели митинг. Вот так в каждом селе, в каждой волости создавал Фрунзе крестьянские комитеты. По дороге за ними увязался мужик лет сорока пяти — Ефрем, которому зачем-то нужно было в Минск.

— По нынешним временам с милицией-то оно спокойнее, — говорил Ефрем. Был он огромный, лохматый, все время щурил и без того маленькие скифские глаза. Конь под ним был добрый, сытый. Этот конь и навел Фрунзе на размышления.

Начало уже смеркаться. Ехали опушкой леса. Когда поравнялись с заброшенной сторожкой, Фрунзе весело сказал:

— А не повечерять ли нам? Что-то я проголодался сегодня. Да и не мудрено: с самого утра во рту росинки не было.

Стасюлевич был удивлен: они совсем недавно плотно закусили, а начальник милиции не любил тратить время на еду, особенно в дороге. Но промолчал. Привязали коней, уселись возле сторожки на сухое место. Стасюлевич вынул кисет с махоркой, трут с кремнем и огнивом.

— А у вас своя домашность есть? — спросил Фрунзе у Ефрема.

— Какая-такая домашность?

— Ну, какая: изба, скот, птица там и прочее хозяйство.

— Нет, я сызмальства в работниках жил. Сирота я. Отец помер, когда я совсем маленький был, а мать опять замуж вышла да меня в услужение отдала. У них, в дому-то, тоже не густо было, чем жить. Так я с девяти годов по работникам и пошел.

— А хозяева хорошие были?

— Помещик-то? А я и сейчас на него гну спину. Быдто и не было никакой революции.

— А чего ж не прогоните?

— Да мужиков в селе совсем не осталось. Война. Вот вернутся, и уж тогда мы с ним расквитаемся. У хрестьян хлеб весь выгребли, увезли. Приезжал к нам тут один вроде бы под землемера, лясы точил, что, мол, если к нам посадить еще англичан да французов, то всем вместе тыщу лет еще кормиться можно. Эсер. Ну мы ему надавали по шее.

— Правильно поступили. Ну а когда с помещиком расквитаетесь, что делать будете?

— Трудно загадывать. Поставлю дом добрецкий, женюсь и заживу, как король бубновый. Нам бы только до землицы добраться. Ну, конечно, не один ставить буду: деньги с неба не свалятся. Кирпич нужен, тес, стекло. Другие помочь должны. Так, сообща. Дом становить, надо дело знать, надо дело любить. Земля — вон она какая, матушка, просторная, да не наша.

— А лошадь чья?

— А я из помещичьей конюшни прихватил. Видишь ли, в хрестьянском комитете я, так вот к Михайлову послали. Должно, слышали, раз из Минска. Он председатель губисполкома, Михайлов-то. Его недавно, Михайлова Михаила Александровича, мужики делегатом на Первый Всероссийский съезд Советов хрестьянских депутатов выбрали. В Питер поедет. Башковитый мужчина, за нас, за хрестьян.

— Я — Михайлов!

Мужик оторопел. Но поверил как-то сразу.

— Вот так штука! Значит, мне к вам и надо.

— А по какому делу?

— Дело не простое, — заговорил Ефрем осторожно и мягко, будто взвешивая каждое слово. Кивнул в сторону Стасюлевича: — При нем можно?

— Разумеется.

Ефрем помедлил.

— Ежели вы Михайлов, то можно. Только я наверное должен знать, что вы и есть тот, кем назвались. Время такое.

— Понимаю.

Фрунзе левой рукой вынул из нагрудного кармана удостоверение, поднес к глазам Ефрема. Потом негромко произнес:

— Не шевелитесь! Малейшее движение — и я стреляю.

Дуло револьвера уткнулось в бок Ефрема. Удостоверение упало на землю.

— Стасюлевич, обыщите его! Осторожнее…

— Револьвер и граната Новицкого. Вот так мужичок!

Милиционер не мог прийти в себя от изумления.

— Пошто, пошто, господин Михайлов?.. Время такое… Гранатку прихватил против бандитов. Пошаливают.

— Ну, хватит болтовни. Кто вас подослал? Впрочем, в милиции разберемся.

Мнимый Ефрем оказался землемером Ранкевичем. Группа националистов поручила ему заманить Фрунзе в лес, где землемера поджидали сообщники.

— Одного не пойму, как вы догадались? — изумлялся Стасюлевич.

— Да у какого мужичка видали вы такие аккуратные руки? У него даже черноты под ногтями нет.