Михаил Колесников - Все ураганы в лицо

Очень быстро сплину и всеобщей разболтанности Фрунзе положил конец. Неожиданно для всех он оказался человеком крутым. Действовал со спокойной уверенностью в себе. И что больше всего поразило генерала — не терпел экстремизма, в чем бы он ни проявлялся. Принимая суровые меры, не терял доброжелательности к людям и тонкого юмора. Вологодского военкома вызвал по боевой тревоге, и тот явился в штаб небритый, заросший, в рваной шинели и расхудившихся сапогах. В кабинет к Фрунзе вошел сумрачный, взъерошенный.

— Я Авксентьевский. Звали?

— Вызвал.

Михаил Васильевич поднялся из-за стола и указал военкому на свой стул.

— Садитесь.

На лице Авксентьевского отразилось недоумение.

— На ваше место?

— Будем считать, что на мое.

Губвоенком, все еще ничего не понимая, тяжело опустился на стул. Фрунзе, гладко причесанный, в начищенных сапогах и аккуратно заправленной гимнастерке, стал напротив и вытянулся.

— Несколько дней назад я был военкомом Иваново-Вознесенской губернии, — сказал он. — Занимался тем же, чем сейчас вы. Являлся в штаб округа по вызовам и без вызова. Просил, требовал, настаивал. Представьте себе на этом стуле человека, который за трудами и хлопотами не успевает даже привести себя в опрятный вид. Он убежден, что своим беспрестанным бдением и горением жертвует собой во имя революции, и вместо того, чтобы воспитывать людей, подтягивать их до политического понимания обстановки, кричит на них, стучит кулаками, угрожает им, не разобравшись в сути вопроса, прибегает к крайним административным мерам. И все это он творит, как он убежден, во имя революции. Но постепенно начинает замечать, что дела идут все хуже и хуже. Ему и невдомек, что революция требует от нас не жертвенности, а жесточайшей самодисциплины. Если бы не было этой самодисциплины у рабочего класса, Советская власть не продержалась бы и месяца. Ну а что касается военной дисциплины, то мне кажется, что между современным пониманием дисциплины и тем, что имело место в старой армии, лежит целая пропасть. Дисциплина в нашей армии должна базироваться не на страхе наказания и голом принуждении, а на добровольном сознательном исполнении каждым своего служебного долга, и первый пример такой дисциплины должен дать командный состав. То есть мы с вами.

Авксентьевский резко поднялся. Губы его вздрагивали.

— Простите меня, товарищ Фрунзе. Больше этого никогда не повторится…

— Я убежден в этом. А теперь доложите обстановку. В письменных жалобах на вас есть много справедливого…

Когда Авксентьевский уехал, Михаил Васильевич сказал Новицкому:

— Он в самом деле толковый работник. Просто перерос свою должность, масштабы ему малы. Занудился. Ничто так не сковывает человека, как тесная одежка. Нужно выдвигать.

Новицкий наблюдал и удивлялся. В новом военкоме он открыл бездну ума и такта. А главное: тонкое знание сугубо военных вопросов. Тут и не пахло дилетантством. Тактика, стратегия, понимание оперативных задач, хозяйственно-административная сфера… Чаще всего они обсуждали положение на фронтах. И здесь Михаил Васильевич проявлял в полную меру свою способность к аналитическому военному мышлению. Иногда генерал посматривал на него даже с каким-то суеверным страхом. Все тот же вопрос: откуда в человеке?.. Лаконизм, отточенные предельно формулировки, специальный язык профессора военной академии. Нельзя же, в самом деле, поверить в интуитивное постижение?

Вот он, разгоряченный, увлекшийся, сбросив кожаную куртку, которая стесняет, ползает по полу по расстеленной карте. Беспрестанно меняющаяся обстановка на фронте, казалось бы, должна порождать в каждом мозгу зыбкость представлений, необязательность тех или иных действий противника и наших войск. Да и сама Красная Армия пока еще в становлении, ищет свои организационные формы: сперва были отряды, теперь вот появились батальоны, полки, бригады, дивизии; но до сих пор отсутствует единая структура частей и соединений, что затрудняет управление ими. Но Фрунзе и в этом хаосе уверенно нащупывает железную закономерность, общую тенденцию. И только теперь Федор Федорович начинает в полную меру осознавать, что перед ним личность незаурядная; о таких в старое время говорили — «талант милостью божьей». Но он — не «милостью божьей». Он диалектик всем своим существом, не преднамеренный диалектик, а в силу склада своего ума, ибо сама жизнь — диалектика, а в мозгу Фрунзе беспрестанно регистрируются в окончательном виде, с большим отбором все процессы. Он ученый, мыслитель, теоретик, человек очень высокого интеллектуального потенциала…

А обстановка на фронтах, в самом деле, была сложной. Фрунзе, предугадывая последующий ход гражданской войны, говорил Новицкому, что рассчитывать на быструю победу могут лишь оптимисты с бараньими глазами. Ведь речь идет не просто о победах, а о том, быть или не быть новому, невиданному в истории человеческого общества строю — социалистическому. Империалисты всех стран не посчитаются ни с чем, чтобы задушить молодое Советское государство. Оценивая тактику и стратегию наших войск, Фрунзе сказал:

— Они маневренны, но пока в малой степени. Победа принадлежит армиям маневренным, то есть наиболее обученным. С каждым днем она увеличивает требования знаний от всех.

— Очень глубокая мысль! — восхитился Федор Федорович.

Фрунзе рассмеялся.

— Согласен. Принадлежит она не мне, а Фошу. Но хорошие мысли остаются хорошими мыслями, кто бы их ни высказал.

Михаил Васильевич перевел на руководящую работу в комиссариат округа Фурманова, Батурина и еще несколько человек. Как-то без рывков, без дерганья и суматохи за короткое время все вошло в деловую колею. Военком беспрестанно разъезжал по губерниям, налаживал всеобщее военное обучение населения на фабриках, в волостях, в селах, формировал из обученных резервные роты, батальоны, полки. За полгода только из «Красной губернии» он отправил на фронт почти семьдесят тысяч человек.

Дмитрий Фурманов записывал:

«Движения Фрунзе были удивительно легки, просты, естественны — у него и жестикуляция, и взгляд, и положение тела как-то органически соответствовали тому, что он говорил в эту минуту: говорит спокойно — и движенья ровны, плавны, и взгляд покоен, все существо успокаивает слушателей; в раж войдет, разволнуется — и вспыхнут огнями серые глаза; выскочит на лбу поперечная строгая морщинка, сжимаются нервно тугие короткие пальцы, весь корпус быстро переметывается на стуле, голос напрягается в страстных высоких нотах, и видно, как держит себя Фрунзе на узде, как не дает сорваться норову, как обуздывает кипучий порыв… Фрунзе своими огненными словами укрепил во мне правильность моих взглядов и стремлений».