Сильвана Патерностро - Жизнь Габриэля Гарсиа Маркеса

Лицей чисто мужской. Не сказать чтобы заведение из видных. За пределами тех мест о нем никто и не слыхал.

КАРМЕЛО МАРТИНЕС. В Сипакиру он поехал, чтобы окончить бакалавриат, а потом пошел учиться в школу права.

МАРГАРИТА ДЕ ЛА ВЕГА. Когда ему присудили Нобелевку, его отец дал интервью газете «Диарио де ла Коста» (Diario de la Costa) и упомянул все города, где им случалось жить, приговаривая, что Габо ничего не выдумал. Он рассказал, что за историей Ремедиос, разумеется, стоит сеньора такая-то, чья дочь или внучка сбежала с каким-то типом… Та, правда, уверяла, что эту ее дочь или внучку действительно унесло на простынях, когда она развешивала на веревках белье и одежду, — мол, таким-то образом она и исчезла. Божественным. Я долго потом то интервью хранила. Если помните, тогда это было принято — вырезать из газет что-нибудь интересное и собирать вырезки. Многие это делали. В том интервью он еще поведал, что святые отцы из Сан-Хосе сказали ему, будто Габо шизофреник, и он сам вылечил его своими гомеопатическими снадобьями. Мне кажется, Габо наделен совершенно необычайным воображением, да и повзрослел он очень быстро, потому что рос в окружении старых людей. Такое случается, когда дети растут без сверстников, а только со стариками или пожилыми людьми. Вот и он был таким.

ХАЙМЕ АБЕЛЬО БАНФИ. Габо был ясновидцем. Ну, вернее, не был, а есть, извините. Я имею в виду, что в те времена он считался ясновидцем по меркам своей культуры. Ведь он многое взял от культуры Карибского побережья Колумбии и уже в одной из своих ранних статей затронул проблемы колумбийской литературы. Мальчишке всего двадцать, а он уже рассуждает о колумбийском романе. Бесподобно.

Он говорил о музыке вальенато, когда никто еще всерьез этот жанр не принимал и не замечал. Он говорил о тысяче разнообразных вещей.

А дело в том, что он, во-первых, гений. Не обманывайтесь: у него интеллект гения. Он чрезвычайно, сверхвосприимчив. И наделен даром предвосхищать события. С развитым шестым чувством. Он настоящий гений, и в этом ни малейших сомнений быть не может. Во-вторых, он с малолетства неимоверно много читал, столько, что родные даже опасались, как бы он не двинулся умом еще в юности, — вот сколько он читал. Ну, а в-третьих, обстановка, в которой он рос, бесчисленные переезды с места на место — все это тоже запечатлелось в их семейной памяти. Семейство-то у них не рядовое. В обществе они относились, так сказать, к прослойке, промежуточному классу. Он всегда общался со многими, очень разными людьми. Они были вхожи во все слои общества, хотя в финансовом смысле считались бедными. Поездки по всему региону плюс жизненные перипетии его деда — все это безумно интересно. И, конечно, не могло не отразиться на его необычной личности.

РАФАЭЛЬ УЛЬОА. Его мать утверждала, что все его романы зашифрованы, а у нее имеется ключ к этим шифрам. Бывало, прочитает его книгу и скажет: «А, этот малый, о котором он тут упоминает, — это же тот-то и тот-то, из Аракатаки».

КАРМЕЛО МАРТИНЕС. Когда я в 1948 году приехал в Боготу, он учился на втором курсе юридического факультета.

МИГЕЛЬ ФАЛЬКЕС-СЕРТАН. К тому моменту два его первых рассказа уже опубликованы в литературном приложении к «Эль Эспектадору». Столичные интеллектуалы начинают присматриваться к нему и следить за его успехами.

КАРМЕЛО МАРТИНЕС. А потом разразилось кровопролитие, известное как Боготасо [23] Bogotazo, или Gaitanazo, — столичный мятеж, последовавший за убийством либерального политика и кандидата в президенты Хорхе Эльесера Гайтана 9 апреля 1948 года, в результате которого была разрушена значительная часть делового центра Боготы. Считается, что мятеж спровоцировал гражданскую войну (называемую Ла Виоленсия — исп. La Violencia, насилие) между либералами и консерваторами, охватившую всю страну и продлившуюся до 1958 года. , — массовые волнения и бунты в Боготе, повод к которым дало убийство Луиса Карлоса Гайтана. Из-за этого он уехал в Картахену и там устроился на работу в газету «Эль Универсаль».

НЕРЕО ЛОПЕС. Мне пришлось иметь дело со всеми осложнениями, возникшими в Барранкабермехе [24] Барранкабермеха — город в Колумбии, расположенный на правом берегу реки Магдалены. Прим. ред. из-за убийства Гайтана. Убийство послужило запалом, от которого вспыхнула Ла Виоленсия, и либералы с консерваторами принялись почем зря убивать друг друга. Я был главным управляющим кинопрокатной сети «Сине Коломбиа» в Барранкабермехе. В моем ведении находились опорный кинотеатр и ряд других, поменьше, в близлежащих поселениях. Я говорю сейчас о 1948 годе. Гайтана убили 9 апреля 1948 года, а я проторчал в Барранкабермехе до 1952-го. Находясь там, я наладил связи с людьми из «Эль Эспектадора», потому потом и приехал в Барранкилью фотокорреспондентом газеты.

Я тогда жил прямо при кинотеатре. После убийства Гайтана разразилась Ла Виоленсия — Колумбия до сих пор не может оправиться от нее — это когда консерваторы свирепо ополчились на либералов. Гайтан был кандидатом от Либеральной партии в президенты. Консерваторов в народе прозвали чулавитас [то есть дикари из захолустной деревушки Чулавита], а те, в свою очередь, именовали либералов качипоррос [дуболомы]. Помню, как-то один пьянчужка, из либералов, сказал: «Плевать мне, что они обзывают нас качипоррос. Меня бесит другое прозвище». — «И что это за прозвище?» — поинтересовался я. «Качипорро сукин сын». То есть само слово «качипорро» его не обижало.

Бойня была свирепая и кровавая. Могу рассказать пару интересных эпизодов. Один — это когда поздним вечером, часов в одиннадцать (по тем меркам уже глухой ночью), какие-то люди явились к кинотеатру и начали барабанить в железные ворота своими револьверами — скрежет и грохот подняли ужасающий. «Нерео, давай, пойдем с нами, мы хотим, чтобы ты нас пофотографировал». Они устроили чествование портрета Лауреано Гомеса, тогда возглавлявшего Консервативную партию. Я выглянул, осмотрел их шайку и сказал: «Ну уж нет, мужики, поздно очень». — «Слышишь, ты, давай, идем с нами по-хорошему». А сами так по-хорошему продолжали колошматить пистолетами по железу. Ну, то есть по-хорошему — в кавычках. Пришлось пойти с ними снимать это их праздничное сборище в отеле «Пипатон». Спиртное лилось рекой, они револьверами своими трясли… Короче, политическая оргия.

Властью тогда злоупотребляли все кому не лень, повсеместно, и всякий чиновник, даже самая мелкая сошка, норовил пролезть в кино даром. Все поголовно, от тюремного подметальщика до полицейского, но я сопротивлялся как мог и не пускал их. А они что? Злились, конечно, угрожали мне. Времена такие были — людей, может, и не убивали, но избивали жестоко: бросят в темный угол и давай мордовать. Зверски издевались — так, что человек потом оставался калекой или даже умирал. Так-то — нет, не убивали, просто растаптывали тебя, превращали в ничто. Пытали страшно, могли и паяльной лампой. Но меня прижучить не получалось — ручонки у них короткие были. Я, знаете, не очень-то в Бога верую, но Бог велик и милосерден. В общем, выяснилось, что их армейский начальник — жуткий религиозный фанатик, к тому же сильно увлеченный фотографией. Бывало, на улице под сорок градусов жары, а он на мессу шествует, одетый по всей форме, медалями и побрякушками увешанный. В церкви иногда ни души, так он один торчит, и святые отцы для него одного мессу служат. Меня же подрядили его пленки проявлять. Полковник Акоста — так его звали, и я был вхож к нему. Поэтому, если случались у меня какие неприятности, я сразу к нему обращался, и он все улаживал. И никто не смел цепляться ко мне. Однако потом все равно так прижало, что пришлось продать мой бизнес за какие-то двести тысяч песо (притом что он тянул на миллион, не меньше), только чтобы убраться из Барранкабермехи. Я отправился в Нью-Йорк — хотел там представить свои фотоработы и получить степень, а оттуда в 1952-м приехал в Барранкилью уже корреспондентом.