Сильвана Патерностро - Жизнь Габриэля Гарсиа Маркеса

Так здорово было говорить обо всем на свете. А с ним у нас разговор всегда сворачивал на латиноамериканскую литературу и ее вклад в мировую культуру. Почему? Да очень просто: каждый сегмент — литература определенной страны, нации — привносил что-то свое в романистику; то есть они высказывали то, что их волновало. Английские романисты, французские, русские… Потом уже возник феномен Фолкнера, который дал… толчок к повествовательности, нарративу в Соединенных Штатах. Мы говорили: «То, в чем мир нуждается сегодня и есть то, о чем собирается заговорить Латинская Америка. Вот поглядим». И дальше мы переходили к чисто латиноамериканским предметам — мол, это у нас обстоит так-то, а с тем у нас то-то и то-то, — ища способы постичь самую суть нашей реальности, в которой мы жили и в которой страдали. И что же произошло? Нечто невообразимое — стихийное воздействие других культур. Мы подпали под их мощное влияние и оказались в полной власти этой стихии, неспособные как-то управлять ею. На нас влияли кинофильмы и множество других вещей. Буквально всё и со всех сторон. А мы это впитывали как губки. В нас открылась неутолимая жажда знаний. Но очевидный факт состоит в том, что каждое человеческое существо должно смириться со своим невежеством, прочувствовать его и преобразить в творчество. Это как любовь. Ею всегда мучаешься, восторгаешься и наслаждаешься в одиночку.

То были времена, когда нас почти в буквальном смысле затягивало в водовороты всевозможных влияний. Можно было оказаться во власти любого из великих писателей — Фолкнера, Достоевского, Толстого. Выдающегося французского романиста Бальзака, написавшего около сотни книг. Мне запала в душу мысль, высказанная русским писателем Толстым. «Присмотрись повнимательнее к своей деревне — и поднимешься до понимания общечеловеческого» [27] В некоторых странах это высказывание действительно приписывается Л. Толстому, хотя, по всей видимости, ему не принадлежит. Прим. ред. . Мы накрепко усвоили эту идею. Деревня, деревня, деревня. Далеко ходить не надо.

МАРГАРИТА ДЕ ЛА ВЕГА. Рохас Эрасо всегда изъяснялся в этакой поэтически-метафорической манере. Постоянно витает в облаках, как говорится, не от мира сего.

ЭКТОР РОХАС ЭРАСО. Мы говорили обо всем. О выдающемся поэте, которого тогда убили, — Гарсиа Лорке. Обо всем на свете. Мы все были настроены на одну волну… Сегодня «Эль Универсаль» в Картахене процветает, у них внушительное здание, да и все остальное в полном порядке. Теперь совсем другой коленкор. А в те времена великий репортер Габриэль «Габо» Басо говаривал нам: «Не хочешь, чтобы кто-нибудь прознал о чем-то плохом, ставь это на первую полосу». Газета становилась вещью, которую пестовали, над которой работали с огромной любовью, потому что нами — участниками этого процесса — двигало желание достичь чего-то существенного…

МАРГАРИТА ДЕ ЛА ВЕГА. Важное место в той жизни занимали поэтические собрания и еще те, где обсуждались фильмы. У Габо роман с кино завязался, думается мне, как раз благодаря тамошним киноклубам, их тогда много было. Один такой клуб открыл в Картахене мой отец.

ЭКТОР РОХАС ЭРАСО. Помимо всего, у нас, выходцев с побережья, имелось великое преимущество. Мы были лишены какого бы то ни было тщеславия просто за неимением [истории великих культурных достижений]… Иначе говоря, до того момента ревнители и охранители помалкивали. Впрочем, мы могли похвастаться видными деятелями и кое-какими успехами, но всему этому не хватало масштаба. Помню, как однажды я был в Кали, брал интервью у маэстро [Педро Нель Гомеса], художника из Антиокии, — уже тогда маститого и признанного. Закончив, я практически на выходе нечаянно заговорил с ним о вещах, которые нас тогда больше всего вдохновляли, потому что он оказался очень приятным, душевным человеком. И вдруг он спросил: «Скажите, а что не так у вас там на побережье, из-за чего вы до сих пор не сделали ничего заметного?» А я ему: «Дайте срок, маэстро. Мы, люди с побережья, пока слушаем голос моря. Когда же дозреем, тогда уж, будьте любезны, позвольте нам встать и высказаться, и увидите, что из этого выйдет».

МАРГО ГАРСИА МАРКЕС. Пока Габо доучивался в школе права, отец ни во что не вмешивался, но сам Габито хотел не этого; он мечтал писать и вскоре сказал отцу, что больше не может изучать юриспруденцию; он бросил университет и устроился работать в «Эль Универсаль». Тогда он жил вместе с нами, в нашем доме; я, помню, слышала вечерами и ночами, как он все стучал — тюк, тюк, тюк — на своей пишущей машинке.

ЭКТОР РОХАС ЭРАСО. Во всяком случае, Габо чего-то добился… Я знал, что он покажет себя. Да, я всегда предполагал, что он вырастет в большого писателя, но не думал, что в колосса. Тогда к литературе Латинской Америки уже было приковано всеобщее внимание. И он в этом смысле вовремя подоспел, вспрыгнул на подножку и быстро двинулся в гору.

Как-то в Колумбию приехал один испанский писатель, поэт и рассказчик; Габриэль тогда уже работал в «Эль Универсаль». И вот маэстро Сабала, Ибарра Мерлано и я отправились его послушать. Нас маэстро Сабала пригласил. Сказал: «Пойдемте, нам надо там быть, с таким человеком необходимо познакомиться». Это был знаменитый поэт и писатель. Один из виднейших в Испании того времени, филолог, большой знаток Луиса де Гонгоры, великого барда испанского золотого века. В общем, мы пошли на его лекцию. Он говорил, говорил и говорил. А когда закончил и мы собрались уходить, маэстро Сабала заявил: «Даже не думайте. Надо пойти и познакомиться с этим достойным господином. Он приехал к нам, сюда, и мы не должны упустить такую возможность». Мы согласились. Он оказался очаровательным человеком, попросил принести ему образцы наших литературных трудов, так как был от нас в полном восхищении. Он приехал с женой. Я говорю о писателе Дамасо Алонсо, уже популярном в то время. И тогда наш маэстро, Габо и я решили сделать вот что. Мы подумали, что ничего из нашего ему не дадим, а поручим Габо представлять нас — он, хотя и намного моложе нас, но кое-какой известности уже достиг. И маэстро дал гостю одну из вещей, написанных Габо. А потом, много позже, в Испании, когда наш маэстро Сабала снова встретился с тем господином, с Дамасо Алонсо, он ему сказал: «Маэстро, знаете ли вы…» (Габо тогда уже получил Нобелевскую премию). «Знаете ли вы, что юноша, которого мы вам представили, — это был Габриэль Гарсиа Маркес». А тот: «Что? Боже, ну конечно, я его помню!»