Сильвана Патерностро - Жизнь Габриэля Гарсиа Маркеса

КИКЕ СКОПЕЛЬ. Да, после он съехал и обосновался возле магазина «Лей», который на авенида Куартель и 36-й улице.

ХУАНЧО ХИНЕТЕ. А, ну да, конечно. Там еще ступеньки… В «Эль Эральдо» платили пятнадцать песо в месяц. Такой был у них уровень зарплат. В те времена еще валюта свободно ходила, но все одно — на такую зарплату пристойно не проживешь; Альфонсо не мог на них пристойно жить. А Габито в «Эль Эральдо» ниже Альфонсо по должности был и, стало быть, получал что-то около двенадцати песо в месяц.

КИКЕ СКОПЕЛЬ. Все постоянно были на мели. У Альваро Сепеды деньги водились, потому что он их в наследство получил, когда его отец умер. Он и родился-то уже при деньгах. Я хорошо жил, потому как отец меня поддерживал, хотя в средней школе был голодранцем. В общем, у нас единственных там какие-то деньги имелись. Альфонсо сидел без гроша. Херман Варгас тоже. И Габито. А Алехандро тогда здесь не было.

ХУАНЧО ХИНЕТЕ. В Олбани он уезжал.

КИКЕ СКОПЕЛЬ. А магнитофон — он включенный или как? Не выключайте! Потом Альфонсо пришла идея учредить газету, чтобы хоть как-то зарабатывать. Бульварный листок, они назвали его «Кроника». Выпуски распространялись через «Эль Эральдо». Они в архиве должны быть, потому что Альфонсо печатал «Кронику» прямо на машинах в «Эль Эральдо», чтобы несколько лишних песо заработать. И хотя в выходных данных значилось «Исполнительный директор: Хулио Марио Санто-Доминго» [30], Хулио этот ни одной несчастной заметки не написал. Как люди говорят? Бумага все стерпит. Он только и способен, что все в восемь раз преувеличить. Преувеличивать он большой мастак, даром, что ли, деньги делает. Да, это он хорошо умеет. Денежки зарабатывать. А как писать, сдается мне, и понятия-то не имеет. Тогда у нас в газете были вот кто: парень по имени Альваро Сепеда, парень по имени Альфонсо Фуэнмайор — тот редактором трудился; Херман Варгас — он образован был лучше, чем все остальные; Габито еще. Альваро переводил какой-нибудь американский рассказ, Херман Варгас что-то писал. Другой парень, Алехандро Обрегон его звали, рисовал иллюстрации, а парень по имени Фигурита Орландо Ривера — картинки поменьше, карикатуры. Во как! Это ж такие силы, закачаешься! В сегодняшней Колумбии с этими пятерыми чуваками ты издавал бы уже что-нибудь этакое, вроде «Кромоса» или, там, «Семаны» [31]. А я фотографии делал. Я же фотограф — ну и что, что пьяница по жизни. Можно сказать, я с фотографиями в руках вырос. Потом еще парень по имени Габито писал колонку «Жираф». Только никто той проклятой колонки не читал в этой их «Кронике». Это они потом уже принялись ее нахваливать — мол, гениально и все такое… Когда Габито заделался нобелевским лауреатом, тогда-то они и разглядели достоинства его великие, а раньше он был для них никто, дырка в заднице. Да, а по субботам мы всей гурьбой шли продавать нашу «Кронику». И догадайтесь, что мы сделали, чтобы муру эту сбыть с рук? Обменяли ее на пиво в таверне, представляете? Потому как фрукт этот, продавец в лавке, так прямо нам и сказал: «Да бросьте, чуваки, эту белиберду не продашь». Вот так незадача. Тиражом две тысячи напечатали, а из них 1990 экземпляров остались. Мы даром те 1990 экземпляров и раздали. Тираж отпечатали в «Эль Эральдо». И Альфонсо одному лишь Габито убытки возместил. Альфонсо платил ему по два песо в неделю, чтоб он выпуск журнала формировал.

Это уже потом они изобрели кое-что, из-за чего стала лучше раскупаться газета. Еженедельный журнал. А продаваться он начал, потому что они с литературы на футбол переключились, — в городе тогда появились аргентинские футболисты, которые всех девчонок Барранкильи с ума свели. Они приехали играть за две команды — «Хуниор» и «Спортинг», — и все, которые из «Спортинга», были высший сорт, хоть на экспорт каждого. Смазливые, сукины дети. Итальянские аргентинцы, ну, вы ж знаете аргентинцев этих…

ХУАНЧО ХИНЕТЕ. Да уж, красавчики были.

КИКЕ СКОПЕЛЬ. Альфонсо величал меня Философом. Так, бывало, и скажет: «А ты-то чего ж книжку не напишешь?» А я и знать не знаю как. Пургу гнать — это да, это я умею. А вот писать — нет. Трепаться — да, это пожалуйста, а как писать, не знаю. Как «Отче наш» написать — и того не знаю. Попробуйте-ка, попросите меня написать «Отче наш», сами увидите… «Отче наш…» — только это и смогу, а дальше — нет. Но Альфонсо все одно твердил: «Что без дела болтаешься, Философ, ты бы сел да и написал роман какой, а?» Ой, да ладно, чего придуриваться? Нет у меня ума романы писать. А потрындеть — да, всегда пожалуйста.

МИГЕЛЬ ФАЛЬКЕС-СЕРТАН. Предполагается, что именно на тех сборищах в 1950-х, когда Гарсиа Маркес появился в Барранкилье, кажется, около года проучившись на юридическом факультете в Картахене и поработав в «Эль Универсаль», он и свел знакомство с Альфонсо Фуэнмайором и Херманом Варгасом, в некотором роде литераторами. Они обычно встречались в книжном магазине, где правил бал мудрый каталонец дон Рамон Виньес; он говорил по-испански и был, как я уже упомянул, каталонцем. На каталанском он тоже говорил, и книги у него на каталанском языке имелись, еще он по-английски читал и переводил, кажется, с французского. Очень эрудированный человек. Умер в Испании где-то в 1950-х. Говорят, сильно тосковал он по Барранкилье и уже купил было билет на корабль, чтоб вернуться туда. Но за несколько дней до отъезда умер в Барселоне. Рамон Бакка навещал его могилу.

ГИЛЬЕРМО АНГУЛО. Габо с самого начала пытался написать «Сто лет одиночества». Об этой своей задумке он не распространялся, называл ее «чудовищем» и пока не мог осуществить — силенок не хватало. Он и сам это понимал. Знал, что для такого романа нужен писатель намного более зрелый, опытный, каким он тогда не был, и ему хватило терпения дождаться момента, пока он дозреет до способности написать «Сто лет одиночества».

КИКЕ СКОПЕЛЬ. Так я к этому и клоню. Можете так и записать, потому как это чистая правда. Пусть я пью, но не очень-то мне охота, чтобы, если я вдруг чего ляпну, все потом болтали, будто я-де говорил о Габито, что он сукин сын. Не-е, само собой, он таков и есть, но на публику я так, во всеуслышание, ни за что не скажу, потому как человек он уже известный, признанный за достоинства свои. По мне, так великое его достоинство — упертость. Упертый он парень, ох и упертый, настырный, гнет свое и гнет, долбится и долбится, и роман этот долбаный все кропал, кропал, кропал. Идет, бывало, а под мышкой — рулоны газетной бумаги, писал он на этой бумаге за неимением другой. Зря, что ли, он в «Эль Эральдо» работал, и Альфонсо — тот тоже работал в «Эль Эральдо». И повторяю, Альфонсо с самого начала в Габито углядел… По мне, так тот единственный, кто все и сразу про Габито понял, зовется Альфонсо Фуэнмайором. Альфонсо всю жизнь в Габито верил. А тех, кто повлиял на Габито, именуют Альваро Сепеда и Хосе Феликс Фуэнмайор, отец Альфонсо, он гений был по части литературы. Старик литературу того времени знал как никто. Потому что лет шестьдесят или семьдесят тому назад литература совсем другая была, чем нынче.