Хэзер Дьюи Макадэм - Клятва. История сестер, выживших в Освенциме

– Я слышала ваш разговор, – тихо говорит санитарка, которая спит с нами в блоке. – Мы принесем что-нибудь из лазарета. В субботу после поверки.

Субботним вечером мы неторопливо жуем хлеб в ожидании санитарок.

– Спасибо, что так заботишься, – говорю я Данке.

– Я не могу допустить, чтобы тебя отобрали на селекции, – отвечает она. – Ведь мы дали клятву.

Я улыбаюсь. Мы действительно дали клятву, но мне раньше не приходило в голову, что эти обязательства в равной степени связывают и сестру, что Данка отвечает за мою жизнь так же, как я отвечаю за Данкину. Она встает с нар и прошмыгивает вниз по лестнице, чтобы ждать там. Я смотрю на нее с изумлением. Это моя маленькая сестренка. Когда она успела повзрослеть?

Уже почти ночью к моим нарам подходят четыре санитарки. Молчание – жизненно важное условие. Если нас застукают, то расстреляют.

Главная санитарка достает из кармана иглу.

– Я вколю тебе стрихнин, – шепчет она. – Давай руку. [57] «Стрихнин одно время использовался как тонизирующее и стимулятор центральной нервной системы, но из-за высокой токсичности (для крыс смертельная доза 5 мг/кг) и благодаря появлению более эффективных средств в медицине его более не применяют» (Bartlett).

– Рена, все будет хорошо. – Данка гладит меня по лбу. – Ты смелая. Ты справишься.

Я стараюсь принять уверенный вид ради сестры, но набраться мужества у меня не выходит, я не чувствую ничего, кроме страха. А вот ее взгляд как раз исполнен уверенности и отваги, и я пытаюсь подавить нарастающую панику, полагаясь на ее силу.

Мерцание иглы. Санитарка готовится к уколу, и я ощущаю на своей коже ее прохладную твердую руку. Игла проникает в мою плоть, и тело тут же охватывает бушующий огонь. Я изо всех сил стараюсь не заорать, чувствуя, как спазмы выкручивают мои мышцы. Чьи-то руки придавливают меня к нарам и крепко зажимают мне рот. Непереносимая боль. Я стараюсь помнить, что не должна издавать ни звука, но я больше не могу контролировать свое тело, и из него то и дело вырываются стоны. Кажется, будто иголки пляшут в моих венах и пронзают мне легкие. Я задыхаюсь и испытываю позывы на рвоту, но очистить желудок не получается.

– Холодный компресс! Воды! – слышу, как санитарка отдает команды своим ассистенткам.

На коже ощущается что-то мокрое.

Минуты… часы… Не знаю, сколько времени я извиваюсь и корчусь в агонии, утратив власть над своими конечностями. Компрессы, похоже, начинают помогать. Когда их меняют, я вскрикиваю. У Данки все лицо в слезах.

Я отключаюсь и парю где-то в бессознательном состоянии. Тело приступами впадает в сон, я то и дело просыпаюсь от судорог – яд делает свое дело. Мой разум где-то далеко.

Утренний свет в блоке болезненно бьет мне в глаза.

– Как ты себя чувствуешь? – будит меня Данкин голос.

– Ужасно, – мямлю я с трудом. Она подносит палец к губам, чтобы я лежала тихо.

– Что-то пошло не так. Не знаю что, но дело чуть не кончилось плохо. Санитарка сказала, что сегодня у тебя будет слабость, но завтра станет лучше, а через пару дней начнет восстанавливаться голос. – Она протягивает мне кружку воды. Я поглощаю ее жадными глотками.

– Спасибо… тебе.

– Ш-ш-ш, – улыбается Данка. – Отдыхай.

Постепенно, за пару недель, голос восстанавливается.

Снаружи раздается взрыв. Мы все замираем с бельем в руках. На бомбу непохоже. Да и никаких самолетов не видно, хотя, судя по всему, взрыв всего в паре километров. Мюллендерс бежит к двери. Мы медленно следуем за ней, украдкой поглядывая друг на друга. Откуда-то со стороны Биркенау валит дым. Наши лица спокойны, но сердца расплываются в радостной улыбке. Мы прислушиваемся, ожидая новых взрывов, и молимся, сами не зная о чем.

На следующее утро вместе с чаем мы получаем новости. Зондеркоманда [58] Зондеркоманды Аушвица формировались из узников лагеря для сопровождения заключенных в газовую камеру и уничтожения трупов. Им приходилось выполнять эти функции, не имея иного выбора. Многие не выдерживали и кончали жизнь самоубийством. Создание зондеркоманд было обусловлено тем, что охранники из СС сами не справлялись с подобной психологической нагрузкой. взорвала один из крематориев. [59] «7 октября 1944 года еврейская зондеркоманда подняла мятеж, имея в распоряжении взрывчатку, тайком пронесенную заключенными женщинами. Они собирались уничтожить все крематории, но немцам удалось нарушить этот план. Мятеж подавили, но бунтовщики успели взорвать крематорий № 4» (Rittner and Roth). Наконец-то нам удалось нанести удар по нашим тюремщикам. В нас затеплилась надежда, что это начало конца, но эсэсовцы переловили всех мятежных членов зондеркоманды и убили их. Арестовали четырех девушек с пороховой фабрики, которые помогли тайком вынести взрывчатку. Мы, те, кто по-прежнему жив, безмолвно соблюдаем траур (шиву) в память о наших отважных соотечественниках.

У Данки невыносимо ноет гнилой зуб. В воскресенье комендант лагеря дает наконец разрешение ей и еще десяти девушкам пойти в Аушвиц к зубному. Я стою у забора и смотрю вслед сестре, выходящей за ворота без моей защиты под конвоем эсэсовцев, которым наплевать, жива она или мертва. Я нервничаю, расставаясь с ней: мне известно, куда она идет, но даже за секунду может случиться что угодно, и от этого очень тревожно. Пытаясь убедить себя, что мои опасения нелепы, я прекращаю мерить шагами блок, иду к окну и выглядываю наружу. Стоит ясный солнечный день, но мне от этого не спокойнее. В голове вихрятся волнения и страхи. Кажется, самолет. Прищурившись, я изо всех сил вглядываюсь в небо. Я его не вижу, но слышу звук. Включается вой сирен.

– Raus! Всем в подвал! – вопит Мария.

– Там моя сестра!

– Рена! Пойдем! – кричит Дина. Я бегу через штубу к лестнице. Окна сзади разлетаются вдребезги, и нас осыпает дождем осколков.

– Данка! – ору я. Вокруг хаос.

В подвале нас трясет от страха. Как мне хочется, чтобы Данка была сейчас в моих объятиях, словно в последний раз! Будь она рядом, я бы придумала что-нибудь… не знаю, мало ли. Я чувствую, что схожу с ума. Я никогда не прощу себе, если сестра без меня погибнет. Я сжимаю руки с такой силой, что пальцы перестают гнуться. Мой Бог оставил меня, забыл; я все равно молюсь, но на одном дыхании с молитвой сомневаюсь в его могуществе. «Прошу, не дай моей сестре умереть, – умоляю я. – Я не могу без нее жить…» Я пытаюсь маскировать свой страх бравадой, но что я скажу маме, если с Данкой что-нибудь случится?

Наконец сирены смолкают, и нас выпускают из темной духоты подвала. Я несусь вверх по лестнице. Дым огромными черными тучами валит со стороны Аушвица. Одна из девушек входит в ворота. С ней, кроме охранника, никого нет.