Хэзер Дьюи Макадэм - Клятва. История сестер, выживших в Освенциме

Нас ведут в блок 4. «Здесь вы будете спать». Мы нерешительно входим в жилое помещение. У меня волосы встают дыбом, а по коже ползут мурашки: это же новые блоки – те самые, что мы с Данкой помогали строить в Аушвице и Биркенау. Цемент, скрепляющий кирпичи, сделан из песка, который мы своими руками возили в тачках и просеивали. Мы построили собственную тюрьму.

Поверку в новых блоках проводят снаружи, а после этого нас ведут за ворота – к кожевенной фабрике, где теперь прачечная. Наша новая начальница – Мюллендерс. Она голландка, но хорошо говорит по-немецки.

– На фабрике работают мужчины, – говорит она нам. – Говорить с ними или идти на какие-либо контакты строго запрещается. Кого поймаю за шашнями – будете наказаны, и жестоко! – Ее холодные глаза свирепо сверлят нас, не оставляя надежд.

Шепотом поговаривают, что в блоке 11 проводят опыты. В соседнем с нами пятом блоке живут немецкие солдаты, которых называют «коричневорубашечниками» [55] Члены штурмовых отрядов (СА). Хотя они не играли непосредственной роли в боевых или карательных операциях, из них формировались части СС, занимавшиеся охраной концлагерей. и которые притаились там на случай вражеской атаки на лагерь. Мы видим их в окна нашего блока, когда возвращаемся с работы.

– Русских ждут, – объясняет мне одна из девушек.

В поле упала бомба, оставив огромную воронку, но никто не пострадал – вообще ни царапины. Составы продолжают исправно прибывать, газовые камеры – убивать, печи в крематориях – гореть. Первые несколько дней вгоняют нас в уныние. Мы лишились нашего тайного источника пищи и скучаем по Артисту Стасу. Те, кто приносит утренний чай, пока не рискуют делиться новостями – надо убедиться, что это безопасно. Мы чувствуем себя потерянными без нашего заведенного уклада. Нам не хватает новостей о войне, как пищи и воды.

Снова старый, хорошо знакомый режим. Побудка в четыре. Мы просыпаемся под грубые окрики: «Raus! Raus!»

Приносят чай. Я стою за своей порцией, но, когда подходит очередь, разливающий шепчет: «Внизу тебя ждет Марек». Он наливает мне чай, и я отхожу. Кровь бросается в голову, в ушах звон. Данка уставилась на мое вспыхнувшее лицо, и я бегу в подвал.

Он стоит в коридоре, прислонившись к столу, руки распахнуты для объятий.

– Марек! Что ты делаешь? – От волнения мне даже шепот дается с трудом.

– Ты же не захотела со мной убежать, вот я и пришел к тебе. – Он притягивает меня ближе. – Мне так давно хотелось тебя обнять.

– Я, наверное, спятила, что стою здесь с тобой. Нас обоих расстреляют.

– Оно того стоит – даже один поцелуй. – Он наклоняет голову и целует меня, но отвечать ему я не в настроении.

– Это было чудесно. – Он садится на стол и, крепко обняв меня, сажает к себе на колени.

Я не могу противиться теплу человеческой ласки, своему страстному желанию быть любимой. И дарю ему долгий и нежный поцелуй.

– А вот это точно того стоило! – улыбается он. – Теперь тебе надо бежать наверх, а мне – идти разливать чай, пока нас не хватились.

– Прошу, будь осторожен. Я умру, если с тобой что-нибудь случится.

– Ничего со мной не будет. Меня избивали и пытали в гестапо – куда уж больше.

Я не отвечаю. Беру его покрытые шрамами руки и глажу те места, где раньше были ногти.

– Когда освободимся, выйдешь за меня?

– Марек, откуда нам знать, что будет?

Мы целуемся еще раз, и я бегу наверх. Там меня ждут Данка с Диной, и мы втроем несемся на поверку. Мои щеки пылают, а в животе такие спазмы, что я не могу даже съесть припасенный с вечера хлеб.

Четыре утра.

– Raus! Raus!

Нас выводят на поверку, а потом приказывают идти строем. Мы ничего не понимаем, но послушно, колонной по пять, шагаем из ворот. Искоса, осторожно переглядываемся и моргаем, словно передавая беззвучной азбукой Морзе предупреждающие сигналы.

Наши сердца падают вниз, когда мы приближаемся к электрическим оградам Биркенау. В сопровождении звуков оркестра проходим под надписью ARBEIT MACHT FREI. Женский лагерь в полном составе стоит навытяжку лицом к помосту.

– Стой!

Мы останавливаемся и поворачиваемся к виселице.

На помост поднимается Дрекслер.

– Сегодня мы станем свидетелями казни заключенной, которая пыталась сбежать. Вот что ждет любую из вас, если вы хотя бы подумаете о побеге из Аушвица!

На помост выводят Малу. Она стоит спокойно, как ни в чем не бывало.

Дрекслер продолжает говорить о том, как глупо было со стороны Малы думать, будто ей удастся сбежать из Третьего рейха. «Мы будем править всем миром», – напоминает она. Мне приходит на память начальница Грезе с ее словами о Мадагаскаре. Мы всегда будем рабами, и надежды нет. Нет смысла бороться с ними. Они – везде. Монотонный голос Дрекслер вливает в наши сердца страх и трепет.

Мала стоит с легкой улыбкой, спокойно держа руки перед собой. У нее вид победительницы. В глазах ни тени сожаления. Платье ужасно грязное. Ее наверняка пытали, чтобы выбить информацию, имена подпольщиков, которые помогли им бежать. Но по ее виду непохоже, что она им сказала хоть что-то. У нее есть гордость. Подбородок смотрит вверх, взгляд непоколебим.

Мы столько раз переступали через мертвые тела, что утратили восприимчивость к смерти, но эта казнь лишает нас равновесия. Почему нам от нее так плохо? Что в ней такого, более жуткого, чем самоубийства на проводах, селекции, бесконечные смерти? То были мертвые лица, лишенные проблеска надежды, а это Мала, которая сияет, несмотря на лагерный мрак. На ее лице ни на миг не проступает отчаяние. Что же это? Почему хотя бы одной из нас нельзя остаться в свободном мире и выжить?

Как она прекрасна! Для нас даже солнце в небе не светит, а Мала – светит. Она наше солнце. Она вкусила свободу и видела рай внешнего мира. У нас надежды нет, мы, может, не останемся в живых, но Мала – с ее высоко поднятым подбородком – сумела сбежать из этого сумасшедшего ада. Она была нашим тайным лучом надежды, а сейчас они хотят попытаться задуть наш единственный свет.

Ее ведут к петле, но тут она ловким движением вынимает из рукава бритвенное лезвие и чиркает себе вдоль руки от запястья. Весь помост в брызгах крови.

Таубе делает попытку остановить кровотечение.

– Scheiss-Jude , ты подохнешь в петле, а не от своей руки! – Он осыпает ее руганью и проклятьями. Она вкатывает ему пощечину и втыкает пальцы ему в глаза.

– Я убью тебя голыми руками! – вопит Таубе, нанося ей безжалостные удары. – Тележку! – рявкает он, брезгливо обтирая пальцы. К виселице несется каталка, и узники тащут Малу к ней.

– В крематорий ее! Пусть умрет в огне!

Ее съежившемуся телу безразлично, куда его везут. Ее дух уже витает над этим миром. Каталку бегом везут к смертоносным камерам; жизнь Малы кровью хлещет со свисающей руки на польскую землю.