Гунта Страутмане - XX век: прожитое и пережитое. История жизни историка, профессора Петра Крупникова, рассказанная им самим

Другой эпизод там же. У дверей позвонил старый, но все еще стройный и сильный на вид человек, вытянулся в струнку перед моей мамой и отрапортовал: «Докладывает николаевский солдат! Прошу пособить мне!». Мать не дала ему денег, но зато накормила обедом. Незабываемое впечатление оставила на меня выправка старого служаки. Через годы, уже в армии, я пытался подражать виденному в детстве. К сожалению, рост у меня совсем не тот…

Когда мне и одноклассникам было лет тринадцать, пошла такая мода – вырезать из журналов соблазнительные картинки и обмениваться ими, понятное дело, тайком от домашних. Сегодня эти картинки показались бы невинными даже в детском саду – видеть там ничего нельзя было, все женские тайны были прикрыты семью завесами. Не знаю, заметила мама следы этого увлечения или нет, но однажды, когда у нас был разговор по душам, она сказала: «Понимаешь, тебе нужно в каждой женщине как бы видеть свою мать».

Оставшись один, я прошел в свою комнату, достал из тайника свою коллекцию картинок. Черт возьми, ну никакого сходства с моей мамой! Потом однажды я ей признался: «Знаешь, мам, я пытался, но есть случаи, когда с этим у меня ничего не выходит!». Но мама упрямо повторила мне: «Ты должен учиться, ты должен научиться уважать женщину!». Этот наказ звучит у меня в ушах всю жизнь. И все же до сих пор я никак не могу увидеть в некоторых женщинах свою мать…

Достигнув двенадцати лет, я начал самостоятельно зарабатывать. Клиентка моей матери госпожа Лоде, дама неопределенной национальности (с мужем, начальником Телеграфа, она развелась), однажды спросила у мамы – не мог бы я помочь в учении ее сыну Георгу. Договорились о занятиях; мне причиталось пятьдесят сантимов за один час. Иногда занятия затягивались, и мне доставался целый лат. Я ощущал себя миллионером!

Через год, когда Георг уже встал на ноги, я встретил знакомого преподавателя из немецкой школы и тот спросил, не хотел бы я подзаработать. Я ответил – да и получил от него рекомендательное письмо, с которым надо было пойти в Старый город, на улицу Лиела Миесниеку (Большую Мясницкую). Уже в классе я невзначай упомянул об этом письме; сосед по парте попросил показать – выхватил его из рук и распечатал (правда, с осторожностью). Из прочитанного вслух текста помню только: «Надеюсь, национальность Петра не станет препятствием для вашего выбора, поскольку он был бы наилучшим репетитором для вашего сына».

Я пошел на указанную улицу. Остановился перед одним из бывших барских домов. Позвонил, отдал письмо (снова тщательно заклеенное). Меня познакомили с новым учеником, и начались занятия. После этого меня ожидала большая чашка горячего шоколада и огромный кусок торта. Следующее занятие окончилось точно так же. Оказалось, дед моего ученика был тем самым Рейнером, которому в Старой Риге принадлежали три кафе, одно из них – там, где позднее был Дом работников искусств.

В один прекрасный день мой подопечный спросил, не хочу ли я осмотреть его коллекцию оловянных солдатиков. Конечно же, я хотел. У него были целые полчища солдатиков в форме самых разных армий! Я загорелся, и мы начали с ним играть. Вдруг вошла его мать. Я испугался: наверное, конец моему учительскому авторитету. Играю в солдатики, как какой-нибудь малыш! Когда я уходил, мать мальчика подошла ко мне и сказала: «Я очень благодарна тебе за то, что ты нашел время с ним немножко поиграть. Теперь ты будешь получать на двадцать пять сантимов больше!» Я так и обмер. Оказывается, она давно уже наблюдала за нами через приоткрытую дверь, а я так увлекся, что ничего не заметил. В конце концов, мне было всего двенадцать лет. Школьник был младше на два года, часто болел, и мне нужно было подтянуть его, помочь наверстать упущенное в дни болезни.

Когда мы подружились с Паулем Роденко из нашего класса, обнаружилось, что он, как и я, увлекается историей. Однажды мы с ним решили пойти в какой-то архив, посмотреть старинные документы. Городской архив располагался, кажется, на улице Шкюню. Там мы встретили немца доктора Фейерэйзена, принявшего двух подростков очень холодно, но тем не менее справившегося, что нам угодно. Так и так – мы хотели бы увидеть старинные документы города Риги. «Ну, идемте». Он провел нас в другое помещение и показал какой-то договор с огромной сургучной печатью, хранившийся в отдельной витрине. «Ну что, хватит?» Мы вышли. Куда теперь? Двинулись в городскую библиотеку, находившуюся в здании Ратуши.

Был жаркий день, дежурный сидел у столика снаружи. «Ваши паспорта!» Паспортов у нас не было, они положены лишь с 16 лет. «В таком случае вам придется подождать еще три года».

В это время мимо, шаркая ногами, прошел старый, старый согбенный человек (мы оценили его возраст на «по крайней мере девяносто»; выяснилось потом – немного за шестьдесят). Он обернулся к нам. Was wünschen die Herren? То есть, что угодно господам? Впервые в жизни названные господами, мы буквально остолбенели. А он снова: Was wünschen die Herren? Мы, наконец, хором, вернее, дуэтом: нам бы увидеть какие-нибудь старинные документы… Lassen Sie die Herren durch! – Пропустите этих господ! И мы пошли за ним. Сейчас в Ратуше, выстроенной по старым лекалам заново, все «потрошки» новые, все суперсовременное, а в то время тут были запутанные коридоры, лестнички. В конце концов мы оказались в очень большом кабинете с огромным письменным столом. Старик сказал: «Думается, вам небезынтересно будет взглянуть на это… Бумаги шведского времени, XVII век». Он все время говорил с нами, как с равными. И не притворялся. «Ну что, интересно? Теперь глянем на вот эти документы. Вы учитесь в классической гимназии? Нет? Тогда придется вам немного помочь». И перевел нам латинский текст.

Так он занимался нами часа два. При этом беседуя опять же на равных, как если бы мы были тоже взрослыми. Под конец, убедившись, видимо, что наше любопытство не было случайным, он торжественно произнес: «Meine Herren, теперь я вам покажу каролингский шрифт!».

Оказалось, когда у старых книг библиотеки нужно было подновлять истрепанные обложки, реставраторы обнаружили, что монахи в свое время использовали для обложек, так сказать, макулатуру – по тогдашним представлениям, не имевшие никакой ценности бумаги времен Каролингов – Карла Великого и его потомков.

Седовласый господин показал нам древние, зажатые между двумя стеклами полоски бумаги, потом из целой кипы писем, лежавших на его столе, вынул пять или шесть, написанных по-немецки, и дал нам прочесть. Одно, присланное из Англии, было на латыни, и он нам его перевел. В письмах содержались поздравления с этой ценной находкой – речь шла об этих самых полосках бумаги.

Через примерно два с половиной часа хозяин кабинета сказал: «А теперь извините, у меня довольно много работы. Приходите снова через две недели!» – и проводил нас до дверей. У входа в Ратушу теперь дежурила солидная дама. Мы спросили ее, кто это был. «Кто? Да это же сам господин Буш! Доктор Николай Буш! И вы не знаете, кто он? Стыд какой! Чуть ли не три часа говорили с таким человеком и не поняли, с кем имеете дело!»