Сергей Михеенков - Федюнинский

Командующий, впрочем, и должен руководить войсками из штаба. И, разумеется, по карте. Времена Чапаева прошли: в то время согласно уставу даже командиры батальонов не ходили в бой. Солдат поднимали и вели ротные и взводные. Правда, комбаты, боевые «батяни», все еще занимали место в атакующей цепи. Кого обстоятельства заставляли, кого начальство, кого совесть.

Во всяком случае, компьютерные «историки», которые всюду спешат втиснуть три копейки своего мнения, должны помнить, что именно 54-я армия Ленинградского фронта в ходе наступления зимы — весны 1942 года на любаньском направлении достигла, после 2-й ударной армии, наибольших результатов. За четыре месяца непрерывных боев была прорвана оборона противника, захвачен большой участок железной дороги, очищена от немецких войск и потом удержана территория 20 на 22 километра. А что такое — удержать захваченный участок территории? Это значит закрепиться, врыться в землю, пусть даже в мерзлую. Правильно распределить огневые средства, определить позиции для пулеметов, минометов, артиллерии. Построить оборону, эшелонировать ее в глубину. И все это — под постоянным огнем противника.

Что касается руководства войсками из штаба…

Однажды в период распутицы командарм поехал на танке в Посадников Остров, где держала оборону одна из его дивизий. К тому времени оттепель осадила снега, промокли овражки, дороги распустило. Командирский танк двигался прямо по железнодорожной насыпи. В танке, кроме экипажа, тесно прижавшись друг к другу, сидели адъютант и два автоматчика охраны.

Вскоре командир танка, все это время наблюдавший в бинокль за местностью и дорогой, сказал:

— Всё, товарищ командующий, дорога закончилась. Насыпь разбита. Воронки такие, что танк не пойдет.

— Что ж, пойдем пешком, — решил Федюнинский, выбравшись на броню. — А вы, — приказал он командиру танка, — свяжитесь по рации со штабом дивизии и доложите обстоятельства. Пусть навстречу кого-то пришлют, чтобы мы не заблудились и не ушли к немцам.

Насыпь впереди действительно была перепахана тяжелыми бомбами, железнодорожное полотно разрушено. Из черного снега торчали расщепленные шпалы и искореженные рельсы.

На передовую Федюнинский всегда одевался просто, по-солдатски. Вот и в этот раз — рыжий поношенный ватник, стеганые штаны, на ногах кирзовые сапоги, на голове — шапка-ушанка.

Адъютант и автоматчики, выбравшись из душной, наполненной выхлопными газами тесноты танка, закурили и от командующего отстали.

До штаба дивизии, если верить карте, оставалось километров пять. Федюнинский, миновав разбитый участок, налегке ходко шел по шпалам. Вскоре сзади его окликнули:

— Эй, пехота, или кто ты там, посторонись!

Генерал оглянулся. Его догонял всадник, пожилой боец. В седле он держался ладно, по-казачьи осанисто, так что Федюнинский в какое-то мгновение залюбовался им. Вспомнилась родина. Другую лошадь, тоже под седлом, казак держал в поводу. Эта и вовсе была красавица — тонконогая, с нервной кожей на шее.

— Не кричи, казак, немца разбудишь! — тем же тоном ответил ему Федюнинский.

— Э, брат ты мой, немец нынче далече! — засмеялся в прокуренные усы всадник. — Отогнали мы его порядочно. К насыпи и близко не допускаем. — И вдруг спросил: — А откуда ты знаешь, что я казак?

— По тому, как в седле сидишь да плеть держишь, вижу. Оренбургский? Уральский? Донской?

— Семиреченские мы, — ответил казак с важностью. — А ты далече ли путь держишь? Что-то, смотрю, без винтовки. Потерял, что ль?

— Моя винтовка всегда при мне, — уклончиво ответил Федюнинский. — А иду я на разъезд.

Разговор с казаком генералу уже нравился. Хотя на откровенный тон еще не выбрались.

— На разъезд? И я туда! Ладно, садись верхом. Если, конечно, умеешь. — И казак усмехнулся. — Только, погоди-ка… Это — лошадь командира дивизиона. Он-то как раз из донских казаков. Я на нее пересяду. А ты — на мою. Не ровен час собьешь, пехота, командирской лошади спину, отдувайся потом за тебя.

— Ну, если так беспокоишься за коня, я и пешком дойду. До разъезда-то уже недалеко осталось. Слезай, закурим. — И Федюнинский вытащил коробку «Герцеговины флор».

Папиросы прислали ленинградцы. Как бы ни было им тяжело, а посылки на фронт продолжали идти. Продуктов жители блокадного города прислать не могли, а вот табачок, теплые вещи, кисеты для солдат присылали постоянно. В посылках лежали письма, иногда написанные детской рукой. Солдаты в первую очередь расхватывали эти письма, украшенные рисунками, и хранили их как обереги. Порой трудно определить, что нужнее всего солдату в мерзлом окопе. Котелок горячей каши — да. Горсть патронов во время отражения атаки, когда боеприпасы вот-вот иссякнут, — да. Погреться в землянке у самодельной печки — да. Но теплые строки, пусть даже безымянного ребенка, на листке, украшенном наивным рисунком… С таким листком за пазухой можно пережить любую атаку и перенести любую стужу. Так считали солдаты. И так было на самом деле.

Казак тут же слез с коня, сказал:

— Ты, земляк, видать близко к начальству ходишь, коли такие папиросы куришь. В ординарцах, небось, состоишь?

Казак закурил, с наслаждением задерживая пахучий табачный дым.

— Встречаюсь иногда и с начальством, — уклончиво ответил Федюнинский. — А почему ты меня земляком назвал? Так, ради красного словца?

— Да нет. По выговору вижу — сибиряк. Или уралец. А? Угадал?

— Угадал. Из Зауралья, тюменский.

— Ну вот! Выходит, земляк! Кто за Уралом родился и вырос, все земляки.

Заговорили о войне, о тех непростых обстоятельствах, в которых сейчас приходится жить солдату на передовой. Казак хорошо понимал обстановку, давал верные оценки и противнику, и своим действиям. Разговор Федюнинского заинтересовал еще больше. Но тут, как назло, со стороны разъезда показался другой всадник. Федюнинский издали узнал в нем офицера по особым поручениям штаба дивизии. Тот по-кавалерийски лихо осадил разгоряченного коня в двух шагах от них и так же браво доложил:

— Товарищ командующий! На разъезд для вас высланы лошади! Прикажете подать сюда?

Казак опешил. Выслушав доклад штабного офицера, он оглушенно огляделся по сторонам и потихоньку потянул повода в сторону. Федюнинский остановил его:

— Ты куда, семиреченский? Ты ж сам говорил, что нам по пути?

— Виноват, товарищ командующий, не признал, — заволновался казак. — Да и лишнего, видать, наболтал.

— Извиняться тебе не за что. Сказал все верно. Для меня сказанное тобой — еще одно подтверждение. Знаешь, как с разведданными? Если одна группа, вернувшись, доложила, что наблюдала то-то и то-то, — это, конечно, стоит принять к сведению, но не больше. Если же о том же, независимо друг от друга, доносят две группы, да еще подтверждает воздушная разведка, то так оно и есть. Так что давай поговорим откровенно. О нашем разговоре будем знать только ты и я. Даю слово. Своему непосредственному командиру можешь не докладывать.