Софья Самуилова - Отцовский крест. Жизнь священника и его семьи в воспоминаниях дочерей. 1908–1931

Как ни мало надежды, Агафодоров нажимает на все гайки, лишь бы добиться своего. Во-первых, он упрашивает отца Василия начать службу на полчаса пораньше, во-вторых, с глазу на глаз договаривается с регентом, что тот приготовит к этому дню самые быстрые песнопения.

Правда, после конца обедни диакон обязан еще принять участие в выполнении треб, но на этот раз он от них убежит, без него как-нибудь обойдутся. Пусть потом и поворчат немного, дело-то будет сделано. Но об этой части плана он, конечно, благоразумно умалчивает.

Вот как все получилось в свое время.

В Новом соборе уже запели «Херувимскую», когда народ вдруг заволновался. Это стремительно пробивался сквозь толпу Агафодоров. Пулей влетел он по ступенькам к правому клиросу, не глядя бросил куда-то под ноги певчим свою злополучную шапку, которая всегда у него ухитрялась оказаться в самом неподходящем месте; чуть не бегом влетел в алтарь, почти сорвал с оторопевшего Трубицына праздничный серебристый стихарь и, только тут с трудом умерив свою торопливость, чинно подошел к архиерею за благословением облачаться.

«Благослови, владыко, стихарь с орарем!»

Рукоположение в диакона состоялось в воскресенье 22/XII 1930 года (4/1-1931 года), а во священника было намечено на первый день Рождества. На эти дни епископ Павел вызвал иеромонаха, служившего в одном из ближайших сел. В алтаре, когда Константин Сергеевич в первый раз надевал подрясник, за ним следили восторженные глазенки мальчиков, помогавших при архиерейских службах, и один из них широко улыбнулся.

– Ты что смеешься? – строго заметил ему будущий диакон. – Смешного ничего нет. Я надеваю почетный мундир духовной гвардии, которая умирает, но не сдается…

Улыбка мальчишки, скорее всего, не насмешливая, а выражавшая восхищение, пожалуй, послужила просто поводом для того, чтобы высказаться, а состояние духа у нашего ставленника было таково, что высказаться ему требовалось.

Если рукополагаемый в диакона не был раньше посвящен в стихарь [123], это посвящение совершается в тот же день за часами. Существовал обычай, чтобы епископ после благословения наугад открывал Апостол и также наугад указывал ставленнику несколько стихов, которые он читал во всеуслышание, как бы в доказательство, что теперь он по правилам является чтецом. Ставленники старались запомнить эти стихи – считалось, что в открывшемся тексте заключается нравоучение и предсказание для их последующей жизни и деятельности.

Константин Сергеевич и его близкие так волновались, что не запомнили прочитанного им текста, зато на всю жизнь запомнили рядовой Апостол, читавшийся в этот день за литургией: «Святил вси… верою победита царствия, содеяша правду… угасший силу огненную, избегоша острия меча, возмогоша от немощи, быша крепцы во бранех… Инии же избиени быша, не приемше избавления, Да лучшее воскресение улучат. Друзии же руганием и ранами испытание прияша, еще же и уз, и темницу… И сии вси свидетельствованы быша верою, не прияша обетования, Богу лучшее, что о нас предзревшу, да не без нас совершенство приимут… И мы, толик имуще… облак свидетелей, гордость всякую отложше, и удобь обстоятельный грех, терпением да течем на предлежащий нам подвиг, взирающе на Начальника веры и Совершителя Иисуса…» [124].

Апостольское чтение так подошло к настроению Константина Сергеевича и обстоятельствам его посвящения, как будто его специально подбирали к этому случаю. Как нарочно, в этой главе, немного раньше, даже упоминается тот пророк, в честь которого прадеды отца Сергия получили свою фамилию. Как будто слова апостола предназначались именно сегодняшнему ставленнику, герою дня.

Апостол Павел напоминает о том, как в древности Господь избавил многих людей Своих от всяких опасностей и бед, как будто говоря при этом: «Верь, может Он избавить и отца твоего и тебя самого, и всех, кто тебе дорог, но не рассчитывай на это и вообще на легкую жизнь. Ведь ты знаешь, что иногда нужно бывает и страдать, чтобы терпением засвидетельствовать веру свою.

Помни это и знай, что находящиеся в скорбях не забыты Богом, и Он любит их не меньше, чем тех, кого Он избавил от бедствий. Те, древние люди Божии, были уже „свидетельствованы“ в вере, т. е. вера их была уже доказана, и, тем не менее, многие из них не получили избавления в этой жизни, потому что так нужно было по превечному плану домостроительства Божия. Но получили «Богу лучшее что о нас предзревшу, да не без нас совершенство приимут…» Господь предусмотрел нечто лучшее для нас чтобы и мы не остались за границей Небесной Родины.

Поэтому и мы, имея вокруг себя такое облако свидетелей, отвергнем от себя всякую гордость и задерживающий нас грех, и с терпением пойдем по предлежащему нам пути, взирая на Начальника веры и Совершителя Иисуса…»

«Терпением да течем на предлежащий нам подвиг…»

Как же это так? Ведь те были святые, великие люди и сам апостол великий святой. Не дерзость ли принять на себя то, что говорилось о них? Нет, не дерзость. Апостол обращается ко всем, в том числе и к нам, грешным, потому что Господь предусмотрел и нам участие в скорбях и радостях, в смерти и воскресении. И нам оставил Он возможность принять участие в истории Церкви, чтобы «не без нас» кончилась мировая история.

Черный подрясник, по-хозяйски охвативший фигуру юноши, неожиданно украсил ее. При этой одежде его худоба казалась довольно уместной и не резала глаз, а неровность плеч как-то стушевалась, стала малозаметной. Видеть его в стихаре все уже привыкли, а в подряснике он имел совсем новый, незнакомый вид, но неловкости в его движениях не было. Пожалуй, даже при взгляде на него чувствовалось некоторое удовлетворение, как будто все встало на свое место и только теперь он наконец принял свой настоящий вид.

Начав служить диаконом, он быстро полюбил молиться во время богослужения по-диаконски, поднимая руку с орарем высоко вверх и немного вперед, к алтарю. Он говорил, что этот жест сам собою располагает к молитве, и рука, привыкшая к этому молитвенному движению, уже непроизвольно тянется вверх.

– Всего три дня прослужил я диаконом, а уже полюбил этот жест, и жалко мне оставлять его, – говорил он.

В сочельник, пришедшийся во вторник – день передач и свиданий, требования отца Николая были удовлетворены, хоть и не полностью – книг не разрешили. Священников соединили вместе и дали свидания всем, кроме самого отца Николая, который был слишком слаб, чтобы выйти на предназначенное для свиданий место; его временно перевели в тюремную больницу. Его мать Елена Константиновна, все эти дни казавшаяся такой тихой, вдруг заявила, что непременно пробьется к начальнику ГПУ и не уйдет, пока не добьется свидания. Глядя на нее теперь, думалось, что у сына, вероятно, ее характер.