Андрей Болотов - Жизнь и приключения Андрея Болотова [т. 4]

Отпустя его, обратился я къ моему сыну и сказалъ: «вотъ какая еще неожидаемость; а я истинно думалъ, что это все наши пашни, а дураку прикащику нашему и не умышлялось о томъ сказать. Хоть бы одно словечко тебѣ, или мнѣ о томъ молвилъ, — такая каналья! Однако, бѣда еще не велика и дѣло тѣмъ не испорчено. Теперь мы хотя и пожмемся и постѣснимъ нѣсколько огороды и сады. Но дай-ка намъ только построиться здѣсь, а то и по неволѣ господа отступятся от своихъ земель и рады еще будутъ, чтобъ мы ихъ вымѣняли на другія свои и просить еще о томъ насъ станутѣ».

Поговоривъ симъ образомъ, сошли мы съ горы и перешедъ опять лѣсъ, приступили къ дѣлу, за которымъ пріѣхали, и начали назначать мѣста подъ слободу и дворы крестьянскіе. Староста нашъ былъ уже безотлучно подлѣ насъ, и я то-и-дѣло спрашивалъ его: «наша ли то, или чужая земля?» И какъ скоро онъ указывалъ мнѣ чужую, то и старался я уже всячески от ней уклоняться. Но какъ въ иныхъ мѣстахъ ни коимъ образомъ не можно было избѣжать, чтобъ не прихватить какихъ-либо полосок и уголковъ чужой земли, то довольствовался я тѣмъ, что не велѣлъ по симъ чужимъ клочкамъ прокапывать ровиковъ, а оставить ихъ такъ впредь, до поры до времени.

Мы провозились симъ дѣломъ до самаго почти вечера; но какъ стало вечерѣть и становиться холодно, то поѣхали мы домой и спѣшили обогрѣвать себя чаемъ. Тамъ не успѣлъ я увидѣть своего прикащика, какъ напустился на него и сталъ его тазать за то, что онъ меня не предостерегъ. Но онъ вмѣсто извиненія, изволилъ тогда, по баскости и дуроломству своему, расхрабриваться и, браня и не уважая сосѣдей, говорить: «чего на нихъ, дураковъ, смотрѣть! вольно имъ было не промѣнивать. Я сколько разъ имъ честью говорилъ: промѣняйте и возьмите у насъ, гдѣ себѣ хотите. Но они и въ устъ не дули, и ни въ коробъ, ни изъ короба, и все не хочется, а вѣдь надобно же когда-нибудь конецъ этому сдѣлать. Какъ ни упрямятся, но принуждены же будутъ это сдѣлать, а не то, такъ и безъ промѣна пропадутъ; дай-ка только намъ переселиться-то туда, посмотрю я, какъ- то они тогда не согласятся!»

Я усмѣхался только, слушая сей вздоръ и смотря на храброваніе моего прикащика, и хотѣлъ-было только ему на слова его отвѣчать, какъ остановилъ меня вошедшій къ намъ староста Андрея Михайловича. «Что ты, мой другъ?» спросилъ я его, мнѣ кланяющагося. — «Что, судырь, я пришелъ вамъ доложить», сказалъ онъ и поостановился нѣсколько. — «А что такое?» подхватилъ я. — «Что, судырь? слышимъ мы, что вы намѣрены переселить вашихъ крестьянъ и переносить и дворъ господскій въ Ложечное на отмежеванную вамъ землю». — «Ну, что-жъ? сказалъ я, это такъ, и я на землѣ моей, что хочу, то и дѣлаю». — «Все это такъ, отвѣчалъ мужикъ, — и состоитъ въ томъ воля ваша, и вамъ намъ не указывать стать; но не вышло-бъ оттого чего-нибудь худаго». — «А чему-бъ такому?» подхватилъ я. — «Что, судырь, не смѣю вамъ доложить, а по родству нашего боярина съ вами грѣхъ будетъ, ежели васъ не остеречь». Сказавъ сіе, опять онъ замолчалъ, а я, смутившись его словами и желая нетерпѣливо дальнѣшее слышать, сказалъ ему: «а что же такое, и от чего остеречь?» — «Что, судырь, я сей только часъ самъ о томъ узналъ и, немедля ни часа, побѣжалъ сюда увѣдомить васъ, что Молчановскіе бунтуютъ, сговариваются и не хотятъ никакъ допускать васъ селиться и грозятъ уголовщиною и дракою. Такъ не было было бы и намъ от того чего дурнаго».

Поразилъ и до крайности изумилъ и смутилъ онъ меня симъ своимъ увѣдомленіемъ, а сына моего еще того больше. Сей и гораздо позадумался, о семъ услышавъ. Что-жъ касается до меня, то какъ ни взволновалась во мнѣ въ минуту сію вся кровь и ни затрепетало сердце, но я столь имѣлъ еще духу, что, принявъ на себя видъ будто сіе меня ни мало не потревожило и не смутило, захохотавъ, сказалъ: «вотъ еще какой вздоръ, и какая нелѣпица и сумасбродчина! Развѣ дуракамъ захотѣлось кнута отвѣдать? Посмотрю я, какъ-то они меня недопускать станутъ, и какъ это можно отважиться имъ на сіе, когда земля сія не только утверждена мнѣ рѣшительнымъ опредѣленіемъ межевой канторы, но и формально мнѣ отмежевана. Развѣ съ ума они всѣ рехнутся. Между тѣмъ, однако, тебѣ, мой другъ, за усердіе твое спасибо». И, обратясь къ человѣку своему, сказалъ: «малый, напои его за это виномъ; онъ постарается и впредь намъ все пересказать, что ни услышитъ и ни узритѣ». А сіе онъ и обѣщалъ охотно.

Со всѣмъ тѣмъ, какъ ни ободрялъ я себя наружно, но въ самомъ дѣлѣ не то у меня на сердцѣ и на умѣ было. Чего добраго? думалъ и говорилъ я тогда самъ въ себѣ, от глупцовъ и дураковъ сихъ все статься можетъ! благо ихъ много. Живутъ они здѣсь безъ всякаго почти начальства, господа ихъ живутъ Бог- знаетъ гдѣ и совсѣмъ почти от нихъ отступились, и управляются они однимъ только старостою, такимъ же несмыслемъ и глупцомъ, какъ и всѣ прочіе. Все свое прибѣжшце имѣютъ они къ этому негодяю, ябеднику и сквернавцу Язвенцову, и долго ли ему ихъ подбить и наустить всему злому!

Симъ образомъ помышляя, не преминулъ и поговорить о томъ съ моимъ сыномъ, также и съ балмочнымъ прикащикомъ моимъ. Сей всего меньше казался быть от того смущеннымъ и, продолжая, по обыкновенію своему, храбровать, говорилъ намъ: «и вы думаете, бояринъ, что это вправду быть можетъ? А я такъ думаю, что ничему тому не бывать. Гдѣ имъ, говнякамъ, на сіе отважиться! Да развѣ у насъ нѣтъ также рукъ и дубинок? Да поди-ка они къ намъ, поглядимъ, кому Богъ поможетъ. Мы стоять будемъ за правое дѣло и свою землю, а они за неправое». — «Врешь, дурак, подхватилъ я и, унявъ его долѣе вздоръ болтать, сказалъ: «что ни говори, но о семъ надобно подумать хорошенько!»

Симъ окончился тогда сей нашъ шестой день, преисполненный множествомъ происшествій разныхъ, а симъ окончу я и сіе письмо мое, сказавъ вамъ, что я есмь вашъ, и проч.

(Ноября 20 дня 1812 года. Дворениново).

Любезный пріятель! Извѣстіе о замышляемомъ Молчановскими крестьянами недопусканіи насъ селиться въ Ложечномъ не выходило у меня во всю почти ночь изъ ума и подало поводъ ко многимъ сужденіямъ и разговорамъ о томъ съ моимъ сыномъ. Мы говорили и про и контро, и полагали и то и другое, но всегда оканчивалось на томъ, что обоимъ намъ не хотѣлось и съ намѣреніемъ нашимъ разстаться, но не хотѣлось и того, чтобъ произошли какіе вздоры, не нажить бы намъ какихъ непріятныхъ и досадныхъ хлопотъ. Итакъ, оставалось избирать середину, и наилучшими мѣрами къ тому казалось то, чтобъ намъ отнюдь не страшиться помянутыхъ угрозъ и, не подавая тому ни малѣйшаго вида, не только продолжать свое начатое дѣло, но и поспѣшить началомъ переселенія и перевозкою туда какого-нибудь строенія, по крайней мѣрѣ, для испытанія и узнанія, какія движенія у нашихъ сосѣдей происходить будутъ, думая и заключая при томъ, что всегда еще время будетъ от намѣренія сего отстать, если требовать будутъ того необходимо обстоятельства.