Александр Королев - Илья Муромец

Завершая разговор об «исторической школе» в былиноведении, необходимо все же решить, как быть с обнаружившимися в летописных текстах прототипами былинных героев. Увы, при тщательном анализе далеко не все случаи такого рода находок имеют характер убедительных свидетельств. С одной стороны, даже самые последовательные противники методов «исторической школы» смущенно разводят руками в случае, когда речь идет о сотском Ставре из новгородского летописания. Ассоциация с историей его заключения и заключением в темницу былинного Ставра Годиновича слишком четкая (хотя здесь мы можем иметь дело с позднейшей вставкой в летопись в ходе ее переписывания). Никто не решается утверждать, что в образе былинного Добрыни не мог отразиться одноименный дядя Владимира Святославича, а в складывании образа коварной волшебницы Маринки, обратившей Добрыню в тура, — никакой роли не сыграла фигура польской жены Лжедмитрия I Марины Мнишек. «Бесспорно реальным» признано, что «былинный Батыга — это исторический Батый; совпадает имя Мамая эпического и исторического; многие былинные города воспроизводят географию (и историю) древней Руси; отдельные былинные ситуации с большей или меньшей близостью отражают типичные исторические ситуации: взимание или выплата дани, отношения князя и дружины, осада города и поведение чужеземцев при осаде и др.; отдельные элементы материального мира былин получают археологическое и этнографическое подтверждение». {233} Но вот с историей попадания на страницы Никоновской и ряда других поздних летописей XV–XVI веков Добрыни Рязанича, Александра Поповича и других богатырей (вроде того же Рагдая Удалого) дела обстоят иначе. Д. С. Лихачев провел анализ летописных упоминаний Александра Поповича и пришел к выводу, что сообщения об этом богатыре в летописях вовсе не свидетельствуют в пользу того, что Александр в реальности геройствовал при Владимире Святославиче или погиб в сражении на реке Калке. Как раз наоборот: к моменту составления Никоновской летописи былины (или предания) о нем уже существовали и были популярны настолько, что летописец «испытывал серьезное желание дать этому соответствующее отражение в летописи, заполнив сведениями о богатырях пустые годы княжения Владимира». {234} А проникать в летописание фольклорные данные о богатырях Владимира начали с XV века. Итак, не Алеша Попович пришел из истории в фольклор, а наоборот — фольклор дал материал летописцам позднего Средневековья! Аналогично попали в летопись и прочие богатыри из числа упомянутых Никоновской летописью. При этом «летописные» данные о них, скорее всего, не имеют ничего общего с теми былинами, которые могли слышать очарованные ими летописцы. Их, как и сторонников «исторической школы», мало интересовал сюжет. Главными были имена былинных героев, которыми можно было насытить зачастую пустое летописное пространство. {235} С. Н. Азбелев провел аналогичную проверку в отношении Садко и Василия Буслаева. Выяснилось, что прибавление к имени Сотко прозвища «богатый», равно как и появление на страницах летописей несуществующего посадника Васьки Буслаевича, явилось результатом все того же процесса проникновения в летописи фольклорных материалов. {236} Любопытно, что оба этих исследователя — и Лихачев, и Азбелев — принадлежат к числу ученых, с симпатией относящихся к «исторической» школе.

Идея о том, что богатырские сюжеты Никоновской летописи могли быть позднего происхождения и войти в летопись из былин, не нова. Ее еще в XIX веке высказывал знаменитый Ф. И. Буслаев. Тогда эта мысль взволновала упоминавшегося выше Н. Квашнина-Самарина, и он, желая защитить достоверность былин как исторического источника, заметил, что «если бы даже известия, о которых идет речь, попали в летописи XVI века из былин, то и тогда мы имели бы в них не худой источник, ибо самые эти былины оказались бы в таком случае никак не моложе начала XVI века, следовательно, показания их должны бы были иметь во многих случаях решающее значение». {237} Это замечание (как мы понимаем, довольно нелогичное) наводит между тем на новые размышления. Если в XV–XVI веках былины были настолько популярны, что богатыри оказались внесенными из них на страницы летописей, то почему среди этих счастливцев нет Ильи Муромца?! Уж не означает ли это, что к началу XVI века он еще не был известен и как персонаж сложился позднее Добрыни и Алеши? Или в то время былинный Илья еще не мог по популярности сравниться с этими витязями и летописцы не сочли его достойным быть внесенным в их сочинения? Ведь, как было установлено, большинство ныне известных сюжетов былин об Илье не старше московского периода. И если летописцы не внесли его имя в свои тексты, не значит ли это, что они, будучи уверенными в существовании (пусть и в далеком прошлом) других богатырей, в Илью поверить отказывались? Вероятно, молчание летописцев повлияло и на В. Ф. Миллера и Б. А. Рыбакова (которому было свойственно подгонять былинные тексты под летописи). Об ученых других направлений в фольклористике и говорить не приходится. Илью Муромца называли и лишенным прототипа «плодом художественной фантазии народа», и образом, подобным «образам идеальных сказочных героев», и «просто поэтическим образом, в котором народ узнавал лучшие черты своего собственного нрава», и «характером, в котором соединены все черты идеального воина-патриота», и тем идеалом, «к которому могут в большей или меньшей мере приближаться другие богатыри — песенные отражения реальных исторических деятелей» (в отличие от Ильи). Любопытно, что при этом Илья Муромец — единственный богатырь, имя которого окружено настоящим культом на его предполагаемой родине. И наконец, Илья — единственный из всех былинных богатырей — имеет могилу, к которой не зарастает народная тропа.

К изучению этих двух крайних анкетных пунктов в биографии Ильи мы и перейдем.

Родина центрального героя русского былинного эпоса, кажется, общеизвестна — славный город Муром, точнее, примыкающее к Мурому село Карачарово. Здесь и родился крестьянский сын Илья, которому было суждено с рождения сидеть сиднем на печке-муравленке. Его отец — Иван Тимофеевич, имя матери в большинстве текстов или вовсе не сообщается, или от варианта к варианту разнится: Анна Ивановна, Анастасия Софеевна, Липестенья Александровна, безымянная Яковлевна или «стандартная» Омелфа (Ёмелфа) Тимофеевна. Родители уходили трудиться, а сын-инвалид оставался дома. Так было до тридцати лет, пока не возникли перед их избой то ли двое калик перехожих, то ли три старца прохожих. Калики то ли постучали в окошечко и попросили Илью открыть им ворота широкие и пустить в дом (так в варианте, записанном П. И. Рыбниковым от семидесятилетнего Леонтия Богданова в селе Кижи Петрозаводского уезда в 1860 году), то ли сами вошли и предложили хозяину сойти к ним с печи (в варианте Игнатия Дуркина, 75 лет, пропевшего его Н. Е. Ончукову в Усть-Цильме Печорского уезда в 1902 году). В варианте, услышанном Б. М. Соколовым, В. И. Чичеровым и В. И. Яковлевой в 1928 году в деревне Семеново на реке Шале Пудожского района от Павла Миронова, 58 лет, трое старцев просят Илью их напоить и накормить «сытешенько».