Александр Королев - Илья Муромец

Прямого указания на время падения Великой Моравии в источниках нет. До недавнего времени исследователи на основании вольной трактовки косвенных свидетельств немецких хроник были склонны относить к 905–906 годам нашествие венгров на Моравию, после которого государство прекратило свое существование. Однако Моравию начала X века нельзя считать ослабленной настолько, чтобы она стала жертвой венгров после первого же их натиска. Более того, данные, полученные венгерскими, чешскими и словацкими археологами, свидетельствуют, что на период с 875-го по 950-е годы приходится расцвет моравских поселений. Произошло разрушение и запустение ряда крупных городов, но другие центры продолжали существовать и население в них стабильно сохранялось. Это свидетельствует скорее о смутах внутри страны, нежели о вражеском вторжении. Венгры в этот период еще не смогли занять Моравию. Хотя на восточных землях Великоморавской державы (территория современной Словакии), несомненно, уже в первой половине X века появилось множество венгерских поселений, коренное население в основном осталось на местах. Убыль населения в Моравии наблюдается лишь во второй половине X века. {391}

Интерес к Великой Моравии на Руси испытывали и много позднее падения этой державы. {392} В настоящее время в исторической науке активно обсуждается роль мораван в принятии русами христианства. По крайней мере, она представляется не меньшей сравнительно с другой соседней державой — Болгарией. Давно установлены факты, свидетельствующие о прямых контактах между мораванами и русами в период Средневековья. Еще в 1978 году археолог С. С. Ширинский обратил внимание на то, что в землях восточных славян в IX–X веках, преимущественно в Среднем Поднепровье, в районе древнейших центров Руси — Киева и Чернигова, среди основной массы славянских языческих погребений, совершенных по обряду трупосожжения, появляются и захоронения-трупоположения. Известно, что главное требование христианских миссионеров к изменению погребального ритуала новообращенных заключалось в отказе от языческого обряда кремации. В основном изученные Ширинским могилы принадлежат знати, дружинникам. Долгое время эти захоронения считались норманнскими, но Ширинский, сделав целый ряд сопоставлений, пришел к выводу, что изученные могилы полностью соответствуют захоронениям конца IX — начала X века в Великой Моравии. {393} Другой археолог, знаменитый Б. А. Рыбаков, согласившись со многими выводами С. С. Ширинского, определил могилы Киевщины и Черниговщины как переходные от язычества к христианству и отнес их к первой половине X века, «до Игоря включительно, а может быть, и несколько позже». {394} Перед нами — целая группа захоронений по моравскому образцу, возможно, мораван или русов, крещенных моравскими христианами. Так не был ли прототипом Ильи Моровлина-Муравленина-Муромца какой-нибудь витязь-христианин, бежавший на Русь из Великой Моравии после ее падения? Ведь и в «Ортните», и в «Тидрек-саге» Илья = Илиас — отнюдь не крестьянин и не казак, а знатный человек, король, властитель или ярл!

И появляется былинный богатырь Илья в Киеве уже в зрелом возрасте. Возникает вопрос: а где он был до этого? Поздний крестьянский сюжет о «сидне», пробывшем несколько десятилетий без движения, удовлетворить нас не может. Г. В. Глазырина обратила внимание на имеющееся в былине о столкновении Ильи Муромца с дочерью «воспоминание о том времени, когда Илья служил вдали от Руси в чужих краях». Отрывок, где Илья сообщает о трехлетней службе у «короля Тальянского», показался ей интересным тем, что «он как бы отсылает нас к поэме „Ортнит“, события которой начинаются в Италии, в Гарде. Возможно, что этот эпизод является отражением взаимовлияния русского и немецкого эпоса». {395} Может быть, в былинных сюжетах о взаимоотношениях Ильи Муромца с женщинами, рожавшими ему мстительных сыновей и дочек, содержится намек на заграничный период жизни нашего богатыря?

Занимаясь историей гибели Великой Моравии и последующей судьбой мораван, нельзя оставить без внимания информацию, содержащуюся в произведениях ряда западнославянских авторов XVI–XVIII веков, о некоем русском князе-беглеце, оказавшемся во второй трети X века на территории то ли Чехии, то ли Моравии. Так, в 1593 году известный чешско-польский писатель Бартоломей Папроцкий (1540–1614) на страницах своего сочинения «Zrdcadio slawného Margkrabstwij Morawskeho» изложил историю появления в Моравии русского князя, сына князя Колги (Олега) и племянника князей Ярополка и Владимира Святославичей. Молодой князь с большим запасом золота и серебра бежал из Руси от «сурового тирана» Ярополка, убившего своего брата Колгу. Оказавшийся в чужих краях сын Колги прижился здесь, вошел в состав знати, хотя и отказался от титула князя. Он так часто приговаривал по-русски «иди к врагу» (то есть «иди к черту»), что в конце концов, сам получил прозвище Враг. От него пошел местный знатный род Жеротинов. {396} Рассказ о столкновении Колги, Ярополка и Владимира явно воспроизводит известную историю борьбы русских князей Святославичей в 70-х годах X века. Однако Папроцкий, связывая это повествование с некими «анналами русскими и польскими», датировал происходившие события 861 (6370) годом.

Иначе излагалась история русского беглеца в небольшом трактате по генеалогии рода Жеротинов — «De origine baronum a Zierotin», написанном Яном Амосом Коменским (1592–1670) в 1618–1621 годах, когда тот проживал в Моравии и состоял в числе приближенных Карла Старшего из Жеротина. Рукопись эта до нас не дошла, но содержащиеся в ней данные о Руси были использованы в появившемся в 1677 году сочинении историка Томаша Пешины из Чехорода (1629–1680) «Mars Moravicus». Согласно известиям Коменского и Пешины, беглеца из Руси звали Олегом ( Olegus ) и появился он в Моравии в первой половине X века. Олег был племянником князя Ярополка, но Пешина допускал, что он мог быть и братом Ольги, жены Ярополка (?), отца « Jori » (Игоря?). При этом Пешина сообщал, что Коменский использовал материалы некой «древней русской летописи». {397}

Еще позднее историк Ян Стржедовский (1679–1713) внес сходные с имеющимися у Я. А. Коменского и Т. Пешины известия в свою книгу «Sacra Moraviae Historia sive Vita SS. Cyrilli et Methudii» (1710). Стржедовский был твердо уверен в том, что русский беглец Олег являлся сыном Вещего Олега и родственником Игоря. Отметим, правда, что среди трудов, которые Стржедовский указывал в качестве своих источников, были «Записки о Московии» Сигизмунда Герберштейна, посла императора Священной Римской империи, посещавшего в начале XVI века Россию. В них, как известно, содержались рассказы по русской истории, в том числе о Вещем Олеге и Игоре и об усобице сыновей Святослава, извлеченные из русских летописей. Поэтому сообщение Стржедовского о родстве Олегов могло быть всего лишь его предположением. Также Стржедовский активно ссылался на Коменского и Богуслава Бальбина (1621–1688), писавшего в 1660-1680-х годах.