Рудольф Фукс - Песни на «ребрах»: Высоцкий, Северный, Пресли и другие

Наступил день прощания с любимым городом. В 3.30 утра мой товарищ Володя Чесноков повез нас в аэропорт. На Дворцовом мосту попросил остановиться и вышел из автомобиля. Постоял, впитывая последние минуты, ароматы и виды ночного Ленинграда, снял с руки кольцо и кинул его в реку. Как знак, что еще вернусь сюда… Кольцо я специально приобрел незадолго до эмиграции и сделал внутри гравировку: «18 июня 1979 года».

Опережая ход повествования, замечу, что талисман вернулся к своему владельцу. Ну, или почти вернулся… В 1989 году, в свой первый приезд в Россию после десятилетнего отсутствия, я брел по набережной и споткнулся. Смотрю: блеснуло что-то подозрительно знакомое. Поднял и ахнул: да это же мое колечко!.. Стал разглядывать. Оказалось, гравировка на нем была иная — две латинские буквы R + U. Хотя внешне — не отличить!

На границе таможенники извлекли печатную машинку и уволокли на спецдосмотр, якобы в многочисленных винтиках и шпунтиках ушлые граждане прятали бриллианты. Разобрав «сокровище» до последней гайки, таможенники вынесли мне час спустя два мешка, громыхающих тысячами деталей. Остались от аппарата рожки да ножки! Другой на моем месте, глядишь, и выкинул бы хлам, но не ваш покорный слуга.

Дальше самолет Ленинград — Берлин, оттуда — в Вену. В Австрии мы пробыли всего неделю, и эта европейская столица произвела сильное впечатление, особенно на маму. Целыми днями она гуляла по улицам, точно по музеям, и не уставала восторгаться.

В Вене я познакомился с Альбертом Корабельниковым. Еще в Ленинграде мне доводилось слышать об этом интересном человеке: у него была известная реставрационная мастерская. О том, что новый товарищ еще хорошо сочиняет и поет, не подозревал. Уже в восьмидесятые он выпустил кассету «Русский акцент», выступал с юморесками, скетчами. Но главным его делом оставалась реставрация — он и на Манхэттене открыл мастерскую и, казалось, преуспевал. Однако только казалось… Переплетение личных и финансовых проблем привело к трагедии — лет десять назад Корабельников застрелился. Он был добрым и весьма одаренным парнем и первым из поющей эмиграции третьей волны, с кем я свел знакомство за кордоном.

А потом был Вечный город, Рим, которым я бредил со времен послевоенного детства, во все глаза глядя на экран, на котором крутился трофейный фильм «Рим — открытый город». Даже Вена меркла рядом с величием Италии. На известном базарчике «Американо», куда стекались все беженцы в попытках продать свои нехитрые сувениры, я успешно расторговался и выручил ни много ни мало две с половиной тысячи долларов.

Но не это событие стало главным в Риме. Среди тысяч бывших советских граждан отыскался специалист по ремонту… пишущих машинок. Он с радостью взялся восстановить моего механического монстра и вполне успешно справился с задачей. Машинка вновь заработала, правда, стали западать две клавиши и иногда начинала гулять каретка.

Накануне отправки в США у нас украли все документы, полученные в эмигрантском офисе. С замиранием сердца шел я к чиновникам, воображая, какой сейчас поднимется шум, и размышляя, сколько еще придется просидеть в Италии. Все страхи оказались напрасны: без единого слова, с улыбкой нам прямо на месте восстановили все бумаги. Тут же с горестью припомнились мне советские очереди, бюрократия и хамство чиновников.

Сели с мамой в самолет и 13 сентября 1979 года приземлились в аэропорту имени Кеннеди. Очень многие важные события в моей судьбе выпадали на это «несчастливое» число. Даже день рождения я праздную 13 августа… Когда в 1977 году я впервые оказался в Штатах в гостях у Элвиса Пресли, гравер, делавший памятные надписи на часах, спросил: «Ты когда родился?» — «Тринадцатого ноль восьмого», — ответил я на западный манер. И мастер написал: Hi, thirteener! Что можно перевести как «Привет тебе, рожденный тринадцатого!» На самом деле это определение более глобально и невозможно донести его смысл по-русски одним словом. Это некое братство всех живущих под знаком «чертовой дюжины». К «ордену» принадлежит, кстати, и Михаил Шуфутинский, празднующий свой день рождения 13 апреля.

Необходимо было устроиться на новом месте, подыскать жилье и работу. Поразмыслив, отправился на инженерные курсы. Окончил их, разослал резюме… Но ответ на обращение приходилось ждать несколько месяцев, причем далеко не будучи уверенным в успехе. Кому нужен сорокадвухлетний эмигрант с неважным английским? Позволить себе три месяца вынужденного простоя я никак не мог.

В «Наяне» — организации, помогающей эмигрантам адаптироваться в новой стране, — служил переводчиком Виктор Свинкин. Мы подружились, часто и подолгу беседовали о музыке. Его друзья держали неподалеку от Юнион-сквер магазин по продаже дисков Diskorama , куда Витя меня и пристроил. Предполагалось, что я буду обслуживать русских клиентов. Но тогда вся наша колония насчитывала пятьдесят тысяч человек, и покупателей было немного. Большую часть времени приходилось проводить в подвале, где небоскребами возвышались тысячи пластинок. Львиная доля дисков приходила в магазин с радиостанций: они получали их в качестве промоматериалов, но, как правило, даже не слушали. На конверты таких пластинок клеился стикер Not for sale («Не для продажи»). Моей задачей было аккуратно убрать наклейку и вновь запечатать альбом. Когда же в торговом зале оказывался русскоговорящий меломан, меня вызывали звонком наверх. Поднабравшись опыта, я стал мечтать об открытии своего дела в этой сфере, но ни денег, ни партнеров, ни дешевого помещения в проходном месте отыскать не удавалось.

Еще я хотел начать печататься в газете «Новое русское слово» [25] Газета на русском языке. Издается в Нью-Йорке с 1910 года. . «НРС» я заприметил еще в первый же день приезда в Нью-Йорк. О больших статьях не думал, было бы здорово опубликовать хотя бы несколько стихотворений. У меня в загашнике лежало несколько остросоциальных по тому времени поэтических произведений. Первое — посвящение Солженицыну, второе — Галичу. Редактором «НРС» был легендарный в эмиграции автор Андрей Седых, в прошлом секретарь Ивана Бунина, высокообразованный, интеллигентный человек. Прослышав о грядущей презентации его книги, я пришел на встречу, загодя взяв листки со стихами. Выбрал момент, подошел, протянул тексты. Седых тут же взял их, пробежал глазами и заявил:

— Ну, вы, конечно, не Пушкин…

— Да я и не претендую…

— К сожалению, наше издание берет только стихи уровнем не ниже чем у Пушкина, в крайнем случае Лермонтова, — старый редактор лукаво усмехнулся.