Махатма Ганди - Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной

— Моей самой надежной опоры больше нет!

Движение несотрудничества в то время набирало силу, и я с нетерпением ожидал от Локаманьи слов поощрения и воодушевления. Каким было бы его мнение на завершающей стадии движения несотрудничества — неизвестно. Только одно я знаю наверняка: пустота, оставшаяся после его кончины, тяжело обрушилась на всех, кто присутствовал на сессии в Калькутте. Каждый чувствовал, как сильно не хватает его присутствия в час перелома, наступившего в национальной истории.

Резолюции, принятые в Калькутте, должны были быть одобрены на ежегодной нагпурской сессии. В Нагпур так же, как и в Калькутту, приехало множество делегатов и гостей. Число делегатов Конгресса тогда еще никак не ограничивалось. Если я правильно помню, в Нагпуре собралось примерно четырнадцать тысяч человек. Лаладжи настоял на некоторых изменениях в пункте о бойкоте школ, и я не возражал. Несколько правок было внесено и по настоянию Дешбандху, а затем резолюция о несотрудничестве была единогласно принята.

Также на этой сессии рассматривалась резолюция о новом уставе Конгресса. Проект, составленный подкомиссией, был представлен в Калькутте, а потому вопрос уже успели всесторонне обсудить. На нагпурской сессии, где вопрос вновь подняли с тем, чтобы окончательно решить, председателем избрали Виджаярагхавачария. Комитет внес в проект только одно важное изменение. В моем черновике число делегатов стало определенным. Если память мне не изменяет, я предлагал полторы тысячи человек. Комитет утвердил шесть тысяч. С моей точки зрения, подобное решение было слишком поспешным, и опыт последующих лет лишь подтвердил это. Я считаю неправильным мнение, что большее число делегатов обеспечивает лучшую работу Конгресса или гарантирует соблюдение принципов демократии. Полторы тысячи делегатов, действительно заботящихся об интересах народа, правдивых и предусмотрительных, защищали бы демократию куда более надежно, чем шесть тысяч безответственных людей, неизвестно как выбранных. Для соблюдения демократического принципа народ должен быть независимым, обладать самоуважением и чувством собственной исключительности; он должен настаивать, чтобы в качестве его представителей выбирали только самых лучших людей. Но комитет Конгресса, как выяснилось, был настолько одержим магией цифр, что даже шесть тысяч делегатов ему казалось мало. А потому и эта цифра стала результатом компромисса.

Вопрос о конечной цели Конгресса обсуждался особо. В предложенном мной новом уставе целью Конгресса называлось достижение свараджа, самоуправления в составе Британской империи, если получится, или в случае необходимости — вне ее. Часть делегатов Конгресса хотели определить сварадж как автономию исключительно в составе Британской империи. Их поддержали пандит Малавияджи и мистер Джинна, но они не сумели набрать достаточного количества голосов. Кроме того, в проекте устава говорилось, что добиться свараджа можно только мирным и законным путем. Этот пункт также вызвал возражения некоторых делегатов, которые утверждали, что не следует ограничивать методы борьбы. Однако Конгресс принял проект в его первоначальном виде после крайне интересных и откровенных дебатов. Я по-прежнему считаю, что устав, если бы народ соблюдал его честно, вдумчиво и старательно, стал бы мощным инструментом влияния на массы и само по себе выполнение всех его пунктов привело бы нас к свараджу. Но развивать здесь эту тему бессмысленно.

Резолюции об индусско-мусульманском единстве, об упразднении неприкасаемости и о кхади тоже были приняты на этой сессии, и с тех пор индусы — члены Конгресса взяли на себя ответственность за избавление индуизма от проклятия неприкасаемости, а через кхади Конгресс установил новые живые связи с прошлым Индии. Принятие несотрудничества в интересах халифата стало само по себе немалым шагом, сделанным Конгрессом навстречу индусско-мусульманскому единству.

А теперь пришло время закончить повествование.

Моя жизнь с той поры стала настолько открытой для общественности, что в ней едва ли осталось что-то, о чем не известно народу. Более того, с 1921 года я так тесно сотрудничал с лидерами Конгресса, что вряд ли смогу рассказать хоть об одном эпизоде из своей жизни, не затронув мои отношения с ними. И пусть Шраддхананджи, Дешбандху, Хакима Сахиба и Лаладжи больше нет, по-прежнему здравствуют другие деятельные ветераны Конгресса. История Конгресса после великих перемен, рассмотренных мной выше, все еще пишется. Все мои основные эксперименты за последние семь лет были связаны с работой в этой организации, поэтому мне так или иначе придется упоминать о моих отношениях с ее лидерами, если я решусь взяться за повествование о последующих экспериментах. А этого делать не следует. По крайней мере, сейчас — хотя бы по этическим соображениям. И еще: те выводы, которые я сделал на основании более поздних экспериментов, нельзя назвать окончательными. Посему, я думаю, необходимо закончить свой рассказ именно здесь. Кажется даже, что само мое перо, подчиняясь моим настроениям, отказывается продолжать писать.

Я вынужден попрощаться с читателем не без печали. Я очень ценю свои эксперименты, но не знаю, сумел ли правильно поведать о них. Могу только сказать, что не пожалел никаких сил, чтобы сделать свой рассказ правдивым. Я хотел описать истину, какой она представляется мне, и путь, который привел меня к ней. Это занятие принесло мне невыразимый душевный покой, ведь я надеюсь, что, быть может, помогаю обрести веру в истину и ахимсу тем, кто пока еще пребывает в нерешительности.

Приобретенный опыт убедил меня, что нет другого Бога, кроме истины. И если каждая страница моей книги не показывает читателю, что единственный инструмент постижения истины — это ахимса, я первый признаю, что зря написал эти главы. Но даже если мои усилия окажутся бесплодными, читатель должен понимать, что виной тому способ, с помощью которого я постарался донести до аудитории великий принцип, а не принцип сам по себе. В конце концов, какими бы искренними ни были мои усилия постигнуть ахимсу, они неизбежно оказываются несовершенными и ограниченными. Те мимолетные мгновения, когда мне удавалось узреть свет истины, едва ли могут передать ее неописуемое сияние, в миллион раз более яркое, чем свет солнца, которое мы видим ежедневно. То, что порой открывалось мне, было лишь слабым отблеском этого величественного сияния. Смею утверждать, что отчетливо увидеть истину невозможно без полного постижения ахимсы.

Узреть вселенский и всепроникающий дух истины может только тот, кто научится любить даже самое ничтожное существо, каким является и он сам. Человек, стремящийся к этому, не может позволить себе игнорировать какую бы то ни было сферу деятельности. Именно поэтому моя приверженность истине привела меня к политике. Могу без колебаний, хотя и с полным смирением, заявить: те, кто считает, что религия не имеет никакого отношения к политике, не понимают самой сущности религии.