Махатма Ганди - Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной

Он уважал ислам и любил беседовать на темы исламской философии. Он не владел арабским языком, но был хорошо знаком с текстом Корана и другой религиозной литературой. Он знал множество примеров и, разговаривая о том или ином предмете, всегда мог привести один. Общение с ним помогло мне узнать ислам лучше. Когда мы познакомились поближе, мы стали часто говорить о религии.

На второй или третий день после моего приезда он повел меня посмотреть дурбанский суд. Там он представил меня некоторым знакомым и усадил рядом со своим атторнеем [57] Атторней — поверенный; лицо, оказывающее юридические услуги. . Судья бросал на меня пристальные взгляды, а затем попросил снять тюрбан. Я отказался подчиниться и покинул зал суда.

Стало быть, даже здесь мне предстояло бороться за свои права.

Шет Абдулла объяснил, почему некоторым индийцам не разрешается появляться на заседаниях суда в тюрбанах. Только те, кто облачен в мусульманскую одежду, сказал он, могут оставить тюрбан. Остальных индийцев заставляют снимать свои головные уборы.

Чтобы причина такого различия стала понятна читателю, мне следует рассказать о нем поподробнее. Первых же трех дней оказалось достаточно, чтобы я увидел, по какому принципу разделены здесь на несколько групп индийцы. Первая группа состояла из торговцев-мусульман, называвших себя «арабами». Ко второй группе относились индусы, а к третьей — клерки-парсы. Клерки из числа индусов не входили ни в одну из групп, если только сами не относили себя к «арабам». Клерки-парсы называли себя «персами». Эти три группы имели хотя бы какие-то социальные связи, общались между собой. Но самая большая четвертая группа состояла из тамилов, телугу и северных индийцев — свободных или законтрактованных рабочих. Последние прибыли в Наталь по контракту и должны были проработать здесь не менее пяти лет. Их называли гирмитья , от слова «гирмит», что было сильно искаженным английским «эгримент» (agreement). Первые три группы вступали с этой лишь в деловые отношения. Англичане называли их «кули», а поскольку большинство индийцев принадлежало именно к рабочему классу, то всех индийцев без исключения стали называть «кули», или «сами». Между тем «сами» — это суффикс, часто добавляемый к тамильским именам, а на санскрите он означает не что иное, как «свами», то есть «хозяин» или «господин». А потому, если индийца раздражало обращение «сами» и если он был достаточно разумным, он так отвечал на непрошеный комплимент: «Вы, конечно, можете назвать меня «сами», но не забывайте, что «сами» значит «хозяин». А я вовсе не хозяин вам!» Некоторые англичане только хмурились, другие всерьез злились и осыпа́ли такого индийца ругательствами или даже избивали. Для них «сами» оставалось лишь презрительной кличкой, и, когда такой «сами» начинал философствовать, англичане считали это оскорблением.

Вот почему меня прозвали «кули-адвокат». Коммерсантов звали «кули-торговцами». Значение слова «кули» было окончательно забыто, и оно стало применяться ко всем индийцам. Мусульманские торговцы не любили этого и неизменно возражали: «Я не кули. Я — араб» или «я — торговец», — и, если попадался приличный англичанин, он извинялся перед ними.

При таком положении вещей даже ношение тюрбана приобретало важное значение. Подчиниться требованию снять индийский тюрбан означало стерпеть оскорбление. Тогда я решил распрощаться с тюрбаном и начать носить европейскую шляпу, избавлявшую меня от унижений и споров.

Однако шет Абдулла не одобрил моей идеи. Он сказал:

— Если вы поступите подобным образом, последствия будут неприятными. Вы поставите в еще более тяжелое положение тех, кто упорствует в своем желании носить тюрбан. К тому же индийский тюрбан вам к лицу, в шляпе же вас станут принимать за официанта.

В его совете заключалась практическая мудрость, доля патриотизма и некоторая узость мысли. С мудростью все было ясно, и, конечно, шет Абдулла не настаивал бы на ношении тюрбана, не будь он патриотом, а вот пренебрежение к официантам выдавало узость мысли. Приехавшие сюда по контракту индийские работники тоже делились на три группы: на индусов, мусульман и христиан. Последние обычно были детьми законтрактованных индийцев, живших здесь давно и обратившихся в христианство. Даже в 1893 году их численность в Южной Африке была весьма значительной. Они носили английские костюмы, и многие из них зарабатывали на жизнь, трудясь официантами в гостиницах. Шет Абдулла, отвергая мою английскую шляпу, имел в виду именно таких людей. Работа официанта считалась недостойной. И это предубеждение живо и по сей день.

Я все же прислушался к совету шета Абдуллы. Я написал письмо в газету, в котором рассказал об инциденте в суде и выступил за право носить в его зале тюрбан. Эта тема как раз обсуждалась в прессе. В одной из газет меня назвали «незваным гостем». Вот так и получилось, что я невольно стал известен в Южной Африке всего через несколько дней после прибытия. Кто-то поддержал меня, а другие подвергли суровой критике за легкомыслие и безрассудство.

Я продолжал носить тюрбан почти до самого своего отъезда из Южной Африки. А когда и почему я вообще перестал носить там головной убор, будет рассказано ниже.

Довольно скоро я познакомился с индийцами-христианами, жившими в Дурбане: мистер Пол, католик, был судебным переводчиком, а ныне покойный мистер Субхан Годфри — учителем при протестантской миссии и отцом Джеймса Годфри, посетившего Индию в составе южноафриканской депутации в 1924 году. Тогда же я познакомился с ныне покойными Парси Рустомджи и Адамджи Миякханом. Все мои новые друзья, до той поры общавшиеся лишь на деловые темы, в итоге стали близкими приятелями, как мы увидим чуть позже.

Пока я расширял круг своих знакомств, в фирму пришло письмо от адвоката. Адвокат писал о том, что необходимо готовиться к процессу и что требуется присутствие либо самого шета Абдуллы, либо его представителя.

Шет Абдулла дал мне прочитать письмо и спросил, готов ли я отправиться в Преторию.

— На этот вопрос я смогу ответить только после того, как вы побольше расскажете мне о деле, — сказал я. — В данный момент я совершенно не понимаю, в чем заключается суть моей работы.

Он сразу же пригласил клерка, чтобы тот дал мне все нужные разъяснения.

Как только я углубился в изучение дела, я понял, что придется начинать с самых азов. На протяжении нескольких дней, проведенных на Занзибаре, я ходил в суд, чтобы посмотреть, как все устроено. Адвокат-парс расспрашивал свидетеля о записях в графы «дебет» и «кредит» в бухгалтерских книгах. Все это было для меня китайской грамотой. Бухгалтерскому учету я не обучался ни в средней школе, ни позже в Англии. А дело, ради которого я приехал в Южную Африку, в основном и касалось бухгалтерской отчетности. Только знакомый с ней человек мог понять его и объяснить другим. Пока клерк шета Абдуллы толковал о дебетах с кредитами, я продолжал недоумевать. Я не знал, например, что такое «Векс.». Словари не помогли мне. Пришлось признаться клерку в своем невежестве, и он пояснил, что «Векс.» — это «вексель». Я купил книгу по бухгалтерскому учету и прочитал ее. Так я стал увереннее и разобрался в сути дела. Шет Абдулла, например, не умел вести бухгалтерию, но накопил такой богатый практический опыт, что с легкостью разбирался в ней. Итак, я объявил о своей готовности отправиться в Преторию.