Махатма Ганди - Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной

Но мне при этом пришлось столкнуться с трудностями. Я понимал, что теперь, когда я требую от общины выполнения ее обязанностей, я не могу надеяться на такую же поддержку, какую мне оказывали, когда я отстаивал ее права. Где-то я сталкивался с оскорблениями, где-то с вежливым равнодушием. Этих людей было сложно заставить содержать свои жилища в чистоте, а о том, что они найдут для этого средства, не могло быть и речи. Этот эксперимент научил меня, что необходимо обладать бесконечным терпением, чтобы заставить людей выполнить какую-либо работу. Только сам реформатор изо всех сил стремится к осуществлению реформы, но не общество, от которого он может ожидать лишь сопротивления, ненависти и даже преследования. Почему бы обществу не считать упадком то, что реформатор считает более важным, чем собственная жизнь?

Как бы то ни было, я все-таки смог показать членам индийской общины, насколько важно содержать свои дома и земельные участки в чистоте. Власти зауважали меня. Они поняли, что, хотя я и отстаивал права общины и стремился решить ее проблемы, я не менее охотно и упорно требовал ее самоочищения.

Оставалась, однако, еще одна задача. Я имею в виду пробуждение у индийских поселенцев чувства долга перед родиной. Индия была бедным государством. Индийцы отправлялись в Южную Африку в поисках лучшей жизни, и они обязаны были поделиться частью своих заработков с соотечественниками в час нужды. Поселенцы так и сделали во время ужасающего голода в Индии в 1897 и 1899 годах. Они внесли деньги в фонды помощи голодающим, причем взносы 1899 года оказались еще более значительными, чем взносы 1897-го. Мы попросили о помощи англичан, и они великодушно откликнулись. Даже законтрактованные индийские рабочие помогли. Эта система сбора средств для голодающих существует до сих пор, и теперь мы знаем, что индийцы в Южной Африке не откажутся помочь соотечественникам, когда страна переживает трудные времена.

Служение индийцев из Южной Африки раз за разом показывало мне все новые стороны истины. Истина подобна раскидистому дереву: чем тщательнее за ним ухаживают, тем богаче его урожай. Чем глубже погружаешься в истину, тем более ценные сокровища обнаруживаешь в ее недрах. И безграничные возможности служения людям похожи на эти сокровища.

Освободившись от военной службы, я почувствовал, что мне следует теперь работать не в Южной Африке, а в Индии. Это не означало, что моя миссия в Южной Африке была завершена, но я начал опасаться, что здесь вся моя работа сведется к труду ради материальной выгоды.

Оставшиеся дома друзья тоже звали меня вернуться, но я и сам понимал, что принесу в Индии куда больше пользы. Что касается работы в Южной Африке, то ее могли выполнять за меня мистер Хан и мистер Мансухлал Наазар. И я обратился к своим коллегам с просьбой отпустить меня. После долгих и трудных переговоров они согласились при одном условии: я должен был вернуться в Южную Африку, если в течение года мои услуги понадобятся общине. Я посчитал такое условие трудным, но любовь, связывавшая меня с южноафриканской общиной, вынудила меня принять его.

Так пела Мирабай. Тончайшая ниточка моей любви к общине была неразрывна. Глас народа — глас Божий, а тогда голоса друзей звучали очень отчетливо, и потому я не мог нарушить обещание. Я принял условие и получил их благословение.

В то время тесно я был связан только с Наталем. Индийцы Наталя буквально искупали меня в нектаре своей любви. Они устраивали повсюду прощальные вечера и осыпа́ли меня дорогими подарками.

Подарки мне вручали и до возвращения в Индию в 1899 году, но на сей раз это было что-то невероятное. Среди подарков, конечно, были и изделия из золота и серебра, но встречались среди них и просто бесценные вещи, усыпанные бриллиантами.

Какое право я имел принимать такие подарки? А приняв, как мог я и дальше убеждать себя, что мое служение общине бескорыстно? Все подарки, за исключением нескольких от клиентов, были благодарностью за мое служение общине, и теперь не стало разницы между клиентами и соратниками, поскольку клиенты тоже помогали мне в общественной работе. Среди подарков было золотое ожерелье, стоившее пятьдесят гиней и предназначавшееся моей жене. Но даже оно было подарено мне за мою работу на общину, а потому его нельзя было отделить от остальных.

После прощального вечера, когда мне вручили все эти предметы, я провел бессонную ночь. Расхаживал по своей комнате в глубоком волнении, но не мог найти решения. Мне было трудно отказаться от подарков, стоивших огромных денег, но еще труднее было оставить их себе.

Если я оставлю их, как мне объяснить это детям? Как убедить жену в своей правоте? Я ведь научил семью тому, что жизнь следует посвятить служению общине и что само по себе служение и есть высшая награда за него.

У меня дома не было никаких дорогих украшений. Мы достаточно быстро упрощали свою жизнь. Как же в таком случае мы могли позволить себе, например, золотые часы? Какое право имели носить золотые цепи и кольца с бриллиантами? Я постоянно уговаривал других людей побороть свою безрассудную страсть к ювелирным изделиям. Что же мне теперь делать с внезапно свалившимися на меня драгоценностями?

Я твердо решил, что не могу оставить их себе, и написал письмо, в котором указал, что жертвую все эти вещи на нужды общины и назначаю Парси Рустомджи и других своих друзей доверенными лицами. Утром я посоветовался с женой и детьми, а потом избавился от этой обузы.

Я догадывался, что у меня возникнут трудности, когда я буду убеждать жену, но с детьми проблем не должно было быть. А потому я решил, что они станут моими адвокатами в этом нелегком деле.

Сыновья охотно согласились.

— Нам не нужны эти дорогие подарки, мы должны вернуть их общине, а если однажды нам понадобится нечто подобное, мы купим это сами, — заявили они.

Я был рад слышать такие слова.

— Значит, вы договоритесь со своей матерью, верно? — спросил я.

— Разумеется, — отвечали они. — Берем это на себя. Ей не нужно носить дорогих украшений. Она, возможно, захочет оставить их для нас, но если нам они не нужны, почему бы и ей не согласиться расстаться с ними?

Но, как выяснилось, сказать было проще, чем сделать.

— Тебе они, быть может, и не нужны, — заявила жена. — Они не нужны и детям, вероятно. Они ведь пляшут под твою дудку. Я понимаю, почему мне самой не разрешено носить их. Но что насчет моих будущих невесток? Им они наверняка понадобятся. И вообще кто знает, что случится завтра? Я не хочу отказываться от вещей, подаренных с такой любовью.