Николай Фигуровский - Я помню... [Автобиографические записки и воспоминания]

В ночлежке потеплело. Портянки, развешанные у печурки, высохли, и утомленные целодневным поиском пищи люди потянулись на нары, постепенно засыпали. Раздался страшнейший храп. Я еще долго не мог заснуть и вел разговоры на разные темы, теперь уже с молоденькой заведующей ночлежкой, которая сидела тут же и потом прилегла на свободное место на нарах. Наконец, и я заснул мертвым сном после дороги и передряг.

Часов в 7 утра в ночлежке начался гвалт. Все население комнаты поднялось. Печка давно уже не грела, было прохладно. Убогие «слепые» и безногие «завтракали», закусывая кусочком хлеба. Мне было нечего есть, и я сразу же решил отправиться в Тобольские казармы. Меня сопровождали двое: один карманный вор, другой — какой-то бесцветный дядя, старавшийся казаться любезным и готовым на любые услуги. Я громко попрощался с населением «ночлежки», и мы вышли на улицу. Стояло туманное морозное утро, еще не полностью рассвело. Не торопясь, мы пошли к Оке, затем, по санному пути (тогда совсем не было машин), направились на противоположный берег. Разговор со спутниками носил самый общий характер о жизни, о погоде. Вскоре мы вышли на правый берег Оки и по Нижнему базару, мимо красивой церкви, направились к базару, известному под названием «Балчуг». Этот базар был расположен в овраге, с одного бока которого шел съезд, другой же берег был крутой, и около него стояли дощатые балаганы и палатки, торговавшие всяким старьем. Несмотря на утро, на базаре было уже много народу, и я смотрел впервые на эту достопримечательность (давно уже ликвидированную) с любопытством.

Мой спутник, специалист по карманным кражам, взял у меня часы, о возможной стоимости которых мы договорились, и исчез в толпе, сказав, чтобы я несколько обождал. Минут через 10 он вернулся и протянул мне деньги, причем сумму значительно большую, чем я рассчитывал (что-то несколько миллионов). Я поблагодарил его вполне искренне и спросил, что я должен ему за труды. Он сказал мне «Все в порядке», т. е. что он уже взял комиссионные. Затем оба моих спутника показали мне дорогу на Покровскую улицу (ул. Свердлова) и еще раз рассказали, как и куда надо идти. Дорога казалась вполне понятной, и я, попрощавшись с обоими, отправился.

Идти, однако, было очень далеко. В те счастливые времена, несмотря на недоедание и истощение, ходьба не причиняла мне каких-либо затруднений. Впрочем, волей-неволей надо было идти, ни трамвая, ни автобусов, ни такси не было еще и в помине.

Часа через 2 я достиг, наконец, Тобольских казарм, разыскал штаб дивизии и вскоре нашел Василия Кукина, своего старого друга по Военно-химическим курсам, занимавшего должность зав. химической обороной 17-й с.д. Мы, естественно, обнялись, поговорили вдоволь обо всем — и о делах, и о товарищах. В те счастливые молодые годы у нас были какие-то планы на будущее, мы мечтали учиться. Попили чайку с хлебцем, т. е. позавтракали, в чем я в данном случае, как, впрочем, и всегда, в то время нуждался. В. Кукин сообщил мне некоторые новости в военно-химической службе, о которых я еще не слышал, рассказал, где расположен 51-й с.п. во Владимире, дал мне необходимые служебные указания. Вскоре я с ним распрощался и, получив «литер» на поездку, отправился на вокзал.

Опять длительное пешее хождение через Оку в Канавино, ожидание поезда, а они в то время отправлялись и шли «не спеша», и вот я уже еду во Владимир, занимаясь любезными разговорами с какой-то молоденькой попутчицей. К утру следующего дня я был уже во Владимире и отправился искать полк.

Он оказался расположенным за городом в казармах. Не знаю, существуют ли эти казармы в настоящее время. К ним надо было идти по главной улице города, мимо Золотых ворот, потом где-то повернуть направо и идти по улочкам, застроенным деревянными домами с заборами и огородами. Наконец и казармы — большое красное кирпичное здание, а невдалеке от него, также в красных зданиях, штаб полка и какие-то подсобные помещения. Я явился к командиру полка Кособуцкому и отдал положенный рапорт. Командир сообщил мне без особого «энтузиазма», что в полку уже имеется «завхимобороной». Кто он — командир явно не знал. Я справился у адъютанта, где живет этот самый «завхим», и, естественно, отправился к нему, будучи наперед уверен, что он мой товарищ-однокурсник с Военно-химических курсов. Оказалось, что это был Анатолий Козлов, черноволосый парень с черными широкими бровями. У нас на курсах были два Козловых: один Алексей, белобрысый парень, с которым мне после пришлось встретиться, и Анатолий, родом из Иванова, своеобразный по характеру и привычкам, несколько прижимистый, хозяйственный, очень экономный парень. Мы были старыми друзьями. Он жил в общежитии командного состава в комнатке, население которой постоянно сменялось. В то время он остался в комнатке один. Рядом были еще пустые комнаты, покинутые временными жильцами-командирами, либо совершенно уехавшими на новое место службы, либо перешедшими на частные квартиры. Уехавшие оставили нам некоторые запасы продовольствия (крупы), в которой мы не особенно нуждались, предпочитая пообедать где-нибудь в столовых.

Встретившись, к общему удовольствию, мы нашли топчан и поставили его, набив старой соломой тюфяк. Мы натопили печку, чего-то сварили, поставили чай и зажили, как будто уже давно жили вместе. Делать в полку было совершенно нечего, и первые два дня, большею частью лежа на кровати, мы предались разговорам, воспоминаниям, продолжавшимся до поздней ночи. Оказалось, что «завхиму» в полку в то время было совершенно нечего делать. Командование было занято выполнением неведомых нам приказов о новых видах обучения войск, в которые не входило военно-химическое дело. Таким образом, мы принуждены были вести «растительную жизнь», хотя ежедневно появлялись в штабе, чтобы узнать хоть какие-либо новости о возможности начала нашей деятельности и о судьбе одного из нас, кто должен уехать, а кто остаться в полку.

Итак, натопив к вечеру комнатку, мы отправлялись в город на прогулку. К тому времени НЭП уже начал давать знать о себе и в ресторанах появились и водка, и пиво. Мы, желая показать «лихость» свою друг другу, заказывали корзину пива и закуску и сидели часа 4, пока допивали эту порцию до конца. В то время пили меньше, чем теперь. Во всяком случае, никто не пил каждый день. Деньги были дорогие, и корзину пива, которую нам ставили около стола внизу, могли позволить себе опустошить только немногие, вроде нас, холостяков, получавших в то время жалованье серебряными рублями. Пьянеть мы как-то не пьянели и на «взводе» приходили обратно в свою комнату и ложились спать. Никто нас за это не упрекал, все это считалось естественным и нормальным.

Но дома Козлов никогда не позволял себе какой-либо роскоши или разбазаривания средств. Он тщательно хранил оставленные нашими предшественниками в общежитии запасы продовольствия и расходовал их весьма экономно. Вообще он тщательно берег все, что ему лично принадлежало. Чистил каждое утро свои гимнастерку и брюки, чистил сапоги. Помню, что даже кусочки мыла (обмылки) он не выбрасывал, а, накопив их некоторое количество, он клал их после топки печи на вьюшку, и за ночь они так высыхали, что получался мыльный порошок, который и употреблялся им для бритья. В то время это было уже анахронизмом в некотором отношении. Но в годы разрухи, когда мыло можно было достать не всегда, изготовление таким путем мыльного порошка для бритья было, естественно, актуальным занятием. А привычка беречь, укрепившаяся за эти годы, осталась. Впрочем, с тех пор и до сих пор я и себя ловлю иногда на такого рода бережливости, продиктованной грошовой экономией.