Виктор Петелин - Заволжье: Документальное повествование

К приезду молодых из-за границы графиня Александра Васильевна, мать Николая Александровича, переехала в Самару, сняла квартиру. К услугам молодых были спальная, гостиная, кабинет для графа, кабинет для Саши. Наверху было еще три комнаты — для старой графини.

Графиня Александра Васильевна часто бывала у Тургеневых, одной ей было тоскливо, играла с младшей дочерью Тургеневых Лилей, разговаривала с Машей, учившейся в гимназии. Зима прошла без особых событий, в постоянном ожидании приезда молодых.

Но однажды, уже ближе к весне, старая графиня приехала к Тургеневым вся не в себе и вручила Леонтию Борисовичу телеграмму от графа с просьбой выслать денег. Из разговора получалось, что у молодоженов было достаточно денег, но во всем виновата кузина.

— Какая кузина? — встревоженно спросил Леонтий Борисович.

— Ее вы не знаете, это его прежняя пассия. И вот там, в Париже, они снова встретились...

Леонтий Борисович пришел в ярость.

— Да вы не бойтесь, — заторопилась с объяснениями графиня, — я только предполагаю, может, ничего такого и нет.

Леонтий Борисович угрюмо смотрел на графиню. Она, не выдержав его взгляда, спросила:

— Что же теперь делать посоветуете?

— Денег надо послать, — чуть подумав, сказал Леонтий Борисович.

— Но это же ужасно! — графиня была скуповата.

— Мы не знаем, — продолжал Леонтий Борисович, — нарочно ли он пугает или они действительно попали в затруднительное положение. Но при этом надо написать, что больше не пришлете и чтобы ехали домой.

— Да сколько же, сколько?

— Много не посылайте, чтобы не закрутил.

Так и сделали. Молодые вернулись весной. Они поселились в новой квартире.

Беременность Саша переносила легко, ничуть не подурнела, наоборот — расцвела, что-то ясное и трогательное появилось в ее лице. Правда, была почему-то невесела. Но никто ее не расспрашивал о причинах, а сама она замкнулась. Исстари повелось, что о муже не полагалось говорить дурно, а тем более жаловаться на него.

...Однажды, вскоре после приезда из-за границы молодоженов, в прихожей дома Тургеневых бешено заверещал звонок. Маша выбежала открывать дверь, но от спешки дверь долго не открывалась. Когда открыла, увидела сестру Сашу и графа Толстого. У их ног стояли чемоданы, а граф держал на руках свою любимую собачку. Тут вышел встревоженный Леонтий Борисович.

— Что такое? — спросил он.

— Приютите нас, пожалуйста, — сказал граф, — мы съехали с квартиры...

— А графиня как? — удивился Леонтий Борисович, ничего не понимая.

— Да мы от нее и съехали.

— Коля поссорился с мамой, — весело вмешалась в разговор Саша, — вот мы и приехали.

— Да это бог знает что! — сокрушался Леонтий Борисович. — Что же ты мужа не уговорила?

— Да разве его уговоришь...

— Так вы не хотите нас пустить? — спросил граф.

— Да нет, я сейчас распоряжусь. Это все, конечно, уладится. — Леонтий Борисович заторопился.

— Нет, нет, — сказал граф. — Дело кончено! Поживем дня три, подыщем помещение и разъедемся с графиней окончательно.

Молодых устроили наверху, а Леонтий Борисович поехал к графине.

— Все чудит мой Николашка, — сказала она ему. — Почудит и бросит. Спорить с ним не надо.

Вскоре молодые сняли самые дорогие, комфортабельные номера и переехали. Граф томился: его натура, энергичная и страстная, нуждалась в каком-то деле. Дела же не было. Стал часто пить, а в пьяном виде искал выхода своей неуемной энергии. И то, что должно было произойти, произошло: на несущественное замечание самарского губернатора Климова он обиделся и послал ему дерзкое письмо. Климов в свою очередь оскорбился и придал этому инциденту политическую окраску: за неповиновение властям отдал приказ выслать графа в Галич.

Полетели письма в Петербург. Многие самарцы были возмущены: «Человек в пьяном виде накуролесил, и вдруг ссылка». Леонтий Борисович поехал к Климову.

— Пусть извинится, — сказал губернатор.

Граф Толстой отказался. И с горя запил. Несколько дней лежал в бреду. Маша навещала сестру и была свидетельницей того, как трогательно и самоотверженно ухаживала сестра за своим загулявшим мужем.

Около трех недель длилась болезнь графа, и Саша ни на минуту не отходила от него. За это время влиятельные родственники исхлопотали ему «смягчение», и теперь Николаю надлежало выехать в Кинешму. Саша собиралась ехать с ним. Родители не отговаривали ее, хотя она была в таком положении, когда всякая случайность могла повлечь тяжелые последствия.

Сборы молодого графа с беременной женой вызвали в Самаре глубокое недовольство губернатором, которого многие ненавидели. И в пику ему, в день отъезда графа, решили устроить демонстрацию, во главе которой стал предводитель губернского дворянства Мордвинов. Он встретил Николая и Сашу на набережной, предложил графу руку и повел по мосткам, осторожно поддерживая его, как больного. Это произвело впечатление на собравшихся, хотя граф был весел и доволен. Саша тоже покидала Самару без всякой грусти и тревоги. Самое страшное, казалось ей, позади. Коля уверял ее, что все, что с ним произошло, никогда больше не повторится. Только Екатерина Александровна Тургенева плакала, провожая Сашу и беспокоясь о том, как все это скажется на ее положении.

Толстые были уже в Кинешме, когда до них дошла весть, что Климова сменили. Демонстрация на набережной получила широкую огласку, и высшие власти посчитали неприличным оставаться Климову губернатором. Граф был удовлетворен. Но в Кинешме ему все-таки пришлось прожить несколько месяцев. Квартиру они сняли у одного купца в двухэтажном доме. На втором этаже — большая зала с верандой и еще три удобные комнаты. С веранды открывался чудесный вид на Волгу. На другой стороне виднелись плотные сосновые леса.

Прошло несколько недель. Жизнь налаживалась. Приехали в Кинешму Маша и Лиля. Саша очень обрадовалась приезду сестер. Молодой граф и старая графиня, тоже приехавшая к сыну, были очень ласковы с ними. Только поразил их внешний вид графа: на нем были тиковые штаны в синюю полоску, суровая длинная рубаха и фетровая шляпа. В таком одеянии он ежедневно выходил на пристань, где собирались покрасоваться в своих новых нарядах купцы и мещане. Местные жители удивлялись графу, но сочувствовали и добродушно улыбались, зная о его происхождении и богатстве. И когда спрашивали у Толстого, почему он так одевается, он отвечал:

— Я арестант и не могу носить своего обычного платья.

Но это недолго его забавляло. Он заскучал. Чуть-чуть позабавили его беседы за чаем с юными сестрами Саши, их рассказы о гимназии, но они чаще всего стеснялись его и были плохими собеседницами. И он снова впал в уныние. Что делать умному, деятельному человеку в этой купеческой глуши? От скуки он как-то взял лодку и уплыл, не сказав никому ни слова. Саша и графиня провели тревожные два дня, не надеясь уже увидеть его живым, а сестренки Саши все бегали на Волгу, высматривали его лодку. А Николай явился на пароходе, пришедшем из Костромы.