Генри Киссинджер - Годы в Белом доме. Том 2

Что касается страданий в декабре, ответственность полностью лежит на Ханое. 69 поправок, которые хотел заполучить Сайгон, какими бы раздражающими они ни были, к тому времени почти все были так или иначе разрешены. Мы были почти на пороге завершения – пока Ханой, по причинам, которые я не вполне понимаю, не принял очевидное стратегическое решение прекратить переговоры. «Улучшение», стоявшее на кону в тот момент, не представляло собой, таким образом, какую-то конкретную спорную статью, а являлось отличием между понятием урегулирования и вообще отказа от урегулирования. Это , на мой взгляд, стоило мук декабря.

Я вернулся в Соединенные Штаты 13 января, остановившись в Вашингтоне только для того, чтобы захватить Хэйга в поездку в Ки-Бискейн. Попытки службы Белого дома по связям с общественностью принизить меня все еще ощущались. Огромный контингент представителей прессы находился в ожидании, но моему самолету было приказано диспетчерской службой рулить в отдаленный угол авиабазы Хомстед во Флориде, вне видимости даже телескопических линз.

Странная часть моих отношений с Никсоном во время этого периода, как я уже сказал, заключалась в том, что, несмотря на присущую им напряженность, – которую я мог объяснить отношением его помощников и которая просочилась в большую часть их мемуаров, – мы относились друг к другу самым сердечным образом. Этот странный человек, который мог быть таким безжалостным, жестоким и изворотливым при защите своего мирка, был в состоянии проявлять огромную нежность в личном общении. Я доложил Никсону примерно в полночь; мы встретились и провели вместе более двух часов до 2.30 ночи (это было 8.30 утра по моим внутренним часам), обсудили переговоры и долгие тяжкие испытания, из-за которых оказались в нынешней ситуации. Хотя мне не понравились какие-то действия Никсона по отношению ко мне, хотя я возражал против некоторых его тактических ходов, я чувствовал той ночью странную нежность по отношению к нему. Он был вместе с нашей страной в опасные времена. Он приходил к своим решениям какими-то неведомыми путями. Но он удостоил меня своим доверием, и в конечном счете попытался поддерживать мощь и достоинство нашей страны, как себе это представлял, и к тому же революционизировал международную дипломатию. За его свершениями лежит большая мудрость и большие знания. Он получил право на внимание в час триумфа, которое так безжалостно било по нему в час невзгод. И в таком спокойном настроении мы оценили наше положение и вопрос о том, как идти дальше к миру, сейчас столь близкому. Мы общались друг с другом почти что ласковыми словами, как ветераны ожесточенных сражений во время своей последней встречи, даже несмотря на то, что мы оба каким-то образом ощущали, что слишком многое произошло между нами, чтобы мы могли продолжать идти вместе оставшуюся часть пути.

Хэйг собирался отправиться на следующий вечер (14 января) в Сайгон с ультиматумом о том, что мы подпишем документ, если понадобится, и без Нгуен Ван Тхиеу. 15 января Белый дом собирался объявить о прекращении бомбардировок; 18 января должны были объявить о том, что я возвращаюсь в Париж 23 января, чтобы «завершить соглашение». Никсон тем вечером собирался выступить перед страной по телевидению. Официальная церемония подписания министрами иностранных дел должны была состояться в Париже 27 января. Чтобы потрафить Роджерсу, я согласился не присутствовать во время финальной кульминации всех этих усилий. То, за что мы боролись, молились, на что мы надеялись и, возможно, даже ненавидели, – окончание нашего участия в Индокитае и мир – скоро мы будем это праздновать.

Но у нас по-прежнему еще не было соглашения из-за этого бесстрашного маленького человечка в Сайгоне, президента Нгуен Ван Тхиеу. Никсон был настроен решительно выиграть это сражение. «Ни перед чем не остановлюсь, – сказал он мне. – Вы увидите, каким жестоким я могу быть, если этот сукин сын не согласится, поверьте мне». Хэйг вручил испепеляющее письмо от Никсона в адрес Нгуен Ван Тхиеу 16 января. В нем были обобщены все преимущества соглашения и перечислены исправления в лучшую сторону, которые были достигнуты в ходе переговоров в ноябре и декабре. В самом главном абзаце было следующее:

«В силу этого я окончательно принял решение приступить к парафированию соглашения 23 января 1973 года и его подписанию 27 января 1973 года в Париже. Я сделаю это, если понадобится, в одиночку. В том случае я должен буду объяснить открыто, что Ваше правительство препятствует миру. В результате наступит неизбежное и немедленное прекращение американской экономической и военной помощи, на что не повлияют никакие перестановки в Вашем правительстве. Я надеюсь, однако, что, в конце концов, наши две страны разделяли и переживали вместе один конфликт и что мы останемся вместе, защищая мир и пожиная его плоды».

Хэйг, согласно указаниям, потребовал ответ к вечеру 17 января.

Но Нгуен Ван Тхиеу пока еще не шел на уступки. Он пожаловался, что проекту по-прежнему недостает «сбалансированности». Теперь он признавал, что его войска будут в состоянии справиться с северными вьетнамцами, остающимися на юге, но их продолжающееся присутствие представляет собой психологическую проблему, которой он обязан противостоять. Хэйг полагал, как мы это часто представляли себе ранее, что к концу дня Тхиеу согласится присоединиться к нам.

Нгуен Ван Тхиеу в очередной раз удивил нас. 17 января он вручил Хэйгу письмо для Никсона с просьбой совершить еще одно усилие и сделать определенные правки, на этот раз в протоколах. Но все было тщетно, как, должно быть, знал Тхиеу. Тексты теперь были заморожены; никаких дальнейших переговоров не могло быть проведено. Никсон ответил в тот же самый день. В письме вновь были обобщены все доводы и угрозы предыдущего послания. Ответ требовалось дать к утру 20 января – в день инаугурации, – когда Хэйг вернулся бы в Сайгон после информирования других стран региона. Если ответ не будет дан к тому времени, это будет рассматриваться как отказ. «Ответственность за последствия лежит на правительстве Вьетнама».

18 января, по нашему предложению, сенаторы Джон Стеннис и Барри Голдуотер, оба твердые сторонники Сайгона, предупредили открыто о том, что, если Сайгон заблокирует соглашение, то он подвергнет угрозе свои отношения с Соединенными Штатами. Мы услышали Тхиеу ровно в тот день, который Никсон обозначил для него, – 20 января. Он отправлял министра иностранных дел Чан Ван Лама в Париж, как он сказал, чтобы взять на себя личную ответственность за финальный раунд переговоров, почти несомненно формулировка, предназначенная для спасения собственного лица, означающая, что он примет участие в подписании. Тхиеу по-прежнему требовал внести некоторые текстуальные правки, жест, который вновь, как он это должен был бы знать, предназначался только для проформы. Никсон парировал тем, что ему нужно согласие Нгуен Ван Тхиеу ко второй половине следующего дня или, в противном случае, он проинформирует лидеров конгресса о том, что Тхиеу отказался сотрудничать, со всеми вытекающими последствиями. (Эти письма, как и почти вся переписка, за исключением обменов 17 декабря, были составлены мною и моими помощниками и одобрены Никсоном.) 21 января Тхиеу смягчил свою позицию и отступил с достоинством, попросив только некоторые односторонние заявления со стороны Соединенных Штатов о том, что мы признаем Сайгон как законное правительство Южного Вьетнама и что Ханой не имеет права держать там свои войска. Это не противоречило нашему пониманию соглашения; договор не давал санкции на пребывание иностранных войск и ссылался в нескольких местах на «суверенитет Южного Вьетнама». Мы дали такие заверения.