Наталья Решетовская - АПН — я — Солженицын (Моя прижизненная реабилитация)

«Хочется верить, — писал в заключение Карло Лонго, упомянувший о горестях и бедствиях войны, которые пришлось испытать нашему поколению, — что социалистическое единство всех народов сумеет совершить крутой поворот в сторону мира».

А в середине сентября слышу по телефону ликующий голос Кон-статина Игоревича:

— Наталья Алексеевна, наконец-то прорыв в социалистические страны, а то Вас все капиталисты печатают! Здесь находится переводчик Вашей книги на чешский язык. Он жаждет встречи с Вами.

Кто же не захочет увидеться со своим переводчиком!?

Интервью — неожиданное. Вопросы ставились тут же. Конечно же, я все записывала на магнитофон.

Моего будущего переводчика АПНовцы называют Карелом. Разговор идет расковано. Я вполне откровенна, тем более что здесь вместе с Карелом присутствует, как он объясняет, его друг, который будет писать предисловие к моей книге.

Но вдруг меня поражают вопросы, не относящиеся к тексту моей книги: о семье Солженицына, о его родителях, особенно об его отце.

Карел объясняет эти вопросы интересом будущего автора предисловия. Я же возражаю, что не хочу и не могу говорить о том, чего я подлинно не знаю. Константин Игоревич мгновенно переводит разговор на достоинства Решетовской как автора: «Это — ученый. Никакой выдумки, никакой придумки, все должно быть точно. Документальность, скрупулезность и исключительная искренность, откровенность, которые даже мешают в жизни».

Совершенно спокойная, удовлетворенная разговором, я простилась с гостями.

Целых три года я тщетно ждала появления своей книги в чешском переводе. Вместо того летом 1978-го вышла в русском издании книга чешского журналиста Томаша Ржезача «Спираль измены Солженицына». Вот когда стал ясен истинный смысл визита ко мне «переводчика моей книги на чешский язык»: Карел Томашек, как он назвал себя и как было написано в визитной карточке, которую он мне оставил, оказался Томашем Ржезачем! С его книгой мне предстояло долго и ожесточенно воевать.

В ноябре «Немецкая волна» начала чтение отрывков из только что опубликованной книги Солженицына «Ленин в Цюрихе». Я, конечно, регулярно слушаю. Когда-то Саня говорил мне, что чувствует сходство между собой и Лениным: «Мне легко будет его писать!» И теперь в формулировках этой книги стали прозрачны, ясны мотивы многих поступков Сани последних лет, во всяком случае, по отношению ко мне.

Да, в самом деле, ну разве это не он?

«Надо порвать с Грином… Да просто звонко порвать! Да чтоб всю вину на него и свалить!»

«Внезапная публикация доверительного очень ошеломляет…»

«…отмываться всегда труднее, чем плюнуть. Надо уметь быстро и в нужный момент плюнуть первому!»

Я воспринимаю «Ленина в Цюрихе» как продолжение самораскрытия Александра Исаевича, начатое им в «Теленке…».

Тою же осенью Солженицын опубликовал и свою поэму «Прусские ночи». Я помню его отношение к этой поэме, которую он считал в политическом плане самой страшной из всего им написанного. Господи, неужели он и «Пир победителей», от которого отказался, тоже опубликует?

Все это время, несмотря на суету и постоянные отвлечения, меня тянет писать вторую книгу. 12 ноября начала ее так:

«Детство и юность мы оба провели на юге России. Море и горы мы увидели раньше, чем леса».

Но дальше как-то не пошло. И 28 декабря появилось новое, истинное начало второй книги. Как это просто — с того, чем кончила предыдущую:

«Странно пересеклись, перекрестились в редакции „Нового мира“ два первых крупных произведения моего мужа…»

Весь следующий, 1976-й год я была поглощена работой над 2-й книгой. Я назвала ее «В споре с сильным». На нее пойдет несколько моих любимых толстых оранжевых тетрадей, а при перепечатке — уже в следующих, 77-м и 78-м годах — все это составит 500 страниц.

Стала давать кое-что из написанного прочитывать Константину Игоревичу. Он в основном хвалил меня, его одобрение воодушевляло. Советы его (многие из них записывала на магнитофон) были дельны, иногда неожиданны. Например, тогда, когда за всеми внешними силами, не давшими переехать нам в 1965-м году в Обнинск, увидел Союз писателей.

Константин Игоревич предлагал мне не думать о «проходимости» того, что я пишу: «иначе все будет испорчено». И этот его подход вполне мне импонирует: я и не мыслю по-иному.

Но работа над книгой в том году не заслонила от меня окружающий мир. Сделала несколько новогодних визитов к друзьям, запечатлела их на цветную пленку, отметила свой день рождения: сначала меня поздравили самые близкие, потом собрались художники и музыканты, а на третий день — все семейство Ивановых: Зинаида Ивановна — моя подруга студенческих лет, теперь профессор, доктор химических наук, ее дочь, зять и внуки. В марте посетила выставку картин супру-Тов-художников Ивашевых-Мусатовых, тоже все сфотографировала.

Весной — снова милая «Борзовка». Летом — несколько автомобильных путешествий на моем новом «Жигуленке», сменившем состарившегося «Дениса-2». Первое — в город Шую Ивановской области с Леней Власовым — прототипом Зотова в Солженицынском рассказе «Случай на станции Кречетовка». Всю дорогу пыталась его убедить, что случай с его бывшим другом Александром Солженицыным куда более сложен, чем это ему представляется: «продался капиталистам»… Но, как выяснилось позже, мои усилия были тщетны.

Но особенно яркое, непреходящее впечатление оставила встреча через 35 лет с однокашниками по химическому факультету Ростовского

университета. Очень символично, что некоторых из них «разыскал» «Иван Денисович»: они написали, прочитав повесть Александра Исаевича в «Новом мире» или в «Роман-газете». Среди остановившихся у меня была Рая Карпоносова, посвятившая свою жизнь тайнам переработки нефти. Она удивила меня тем, что, оказывается, ее мучит совесть — именно она когда-то познакомила меня с «мальчиками» Кокой и Кириллом, что повлекло за собой мое знакомство с Саней. Я всячески старалась ее разубедить и успокоить: я ни о чем не жалею и сама несу за все ответственность. Сказала, что мое прошлое будет питать меня до самой моей смерти. О чем же жалеть? Да и не поступи Раечка на химфак, все равно я неизбежно познакомилась бы с Кокой и Кириллом, а значит, и с Саней!

За столом в ресторане «Метрополь» тамадой избран Кока Витке-вич. Вставаньем и минутой молчания помянули тех, кого к этому моменту уже нет в живых. Потом тамада по очереди стал поднимать каждого и просил рассказать, как жил, чем занимался, чего достиг за эти 35 лет. Все говорили с достоинством и скромно, не хвалясь званиями, наградами, авторскими свидетельствами, почетными работами, которые у некоторых исчислялись десятками. Многие не забывали рассказать о своей семейной жизни. А как же мне выкрутиться из моего щекотливого положения? Не ругать же мне здесь, за ресторанным столом, Саню, которого многие из собравшихся знают и помнят. Пока до меня дошла очередь, я придумала, как сказать: