Алексей Карпов - Ярослав Мудрый

Будни Новгорода, пребывавшего в состоянии всегдашней военной готовности, рисуют знаменитые берестяные грамоты, извлекаемые из земли археологами. Самые ранние из них датируются XI веком - временем новгородского княжения Ярослава и его сына Владимира. Среди этих грамот - донесения и частные письма новгородских воевод, вероятно, располагавшихся с небольшими военными отрядами в приграничных новгородских крепостях. «Ати буде война, - пишет один из них своим домочадцам, - а на мя почну[т] (нападут. - А. К.), а молитися Гостятою (то есть обратитесь через посредничество Гостяты. - А. К.) к князю»30. А другая грамота, чуть более позднего времени, представляет собой настоящее агентурное донесение: «Литва встала на карелу» - сообщали новгородскому князю некие дозорные сто-рожа31. Такие краткие донесения, несомненно, получал от своих лазутчиков и доброхотов и князь Ярослав Владимирович. И во многом благодаря им и он сам, и его преемник на новгородском престоле могли своевременно принимать ответные меры, поддерживая тем самым мир и относительное спокойствие на рубежа своей земли.

В Прибалтике и Скандинавии Ярослав действовал по преимуществу как новгородский князь. Но очень похожей политики - уже в качестве киевского князя - придерживался он в эти годы в отношении еще одного соседа Руси - Польши, где после смерти в 1025 году короля Болеслава Великого началась полоса смут и потрясений, едва не приведших к распаду всего государства. И здесь тоже Ярослав попытался вмешаться во внутренние дела соседней станы - и вновь сумел добиться несомненного успеха.

Суть происходивши в эти годы в Польше и вокруг нее событий и роль в этих событиях Руси и русского князя Ярослава Владимировича остаются не вполне ясными - прежде всего из-за явного недостатка источников. Польские хроники - и это вполне объяснимо - не сообщают почти никаких подробностей о смутах и межоусобицах в стране. («По уходе короля Болеслава из мирской жизни, - патетически восклицал Галл Аноним, - золотой век сменился свинцовым. Польша, прежде царица, разукрашенная в сверкающее золото и драгоценности, теперь засыпана прахом во вовсем одеянии…»). Имеющиеся же в нашем распоряжении немецкие источники противоречат друг другу, хотя именно они позволяют дополнить и прояснить сведения русских летописей и дают возможность хотя бы предположительно восстановить более или менее целостную картину происходящего.

Судя по свидетельству Титмара Мерзебургского, Болеслав имел трех сыновей от разных жен: старший, Бесприм, родился от жены-венгерки; матерью двух других - Мешко и Олона - была Эмнильда, дочь некоего славянского князя-зятя Добромира. Бесприм, кажется, не пользовался отцовской любовью: Болеслав отослал его в Италию, где тот вынужден был в течение нескольких десятилетий жить в одном из монастырей. Власть на Польшей Болесав завещал Мешко, которого видел продолжателем своего дела. Тот действительно попытался во всем продолжить политику своего отца и, в частности, короновался в Гнезно - причем без всякой санкции папского престола. Покушение на королевсклю корону, разумеется, с неприязнью было воспринято в Германии и вызвало настоящий приступ ярости у нового германского короля (с 1027 года императора) Конрада II, сменившего умершего в 1024 году Генриха II. Впрочем, до времени Конрад не имел возможности вмешиваться в польские дела, поскольку был слишком занят отверждением собственной власти в Империи; отдельные же представители германской знати даже приветствовали коронацию Мешко (об этом свидетельствует дошедшее до нас письмо к польскому королю Матильды, жены лотарингского герцога Фридриха)32. Однако неизбежность новой войны между Германией и Польшей отчетливо ощущалась в обеих странах.

Отношение к Мешко в самой Польше, по-видимому, было далеко не однозначным. «Этот Мешко был достойным воином и совершил много военных подвигов, - писал о нем Галл Аноним. - Из-за зависти к его отцу и он был ненавистен всем соседям; и не был богат, как его отец, и не имел ни жизненного опыта, ни доброго нрава». «Он только о себе заботился, отнюдь не о государстве», - еще резче отзывался о Мешко автор «Великопольской хроники». Галл Аноним приводит красноречивую подробность, вероятно, основанному на слухах. «Говорят также, что он во время переговоров, ввиду измены, был взят чехами в плен, связан ремнями и кастрирован для того, чтобы не мог дать потомства, так как его отец, король Болеслав, причинил им подобную же обиду, ослепивши их князя (речь идет об ослеплении в 1003 году чешского князя Болеслава III Рыжего. - А. К)… Мешко, правда, освободился из плена, но с женой своей больше не жил»33.

Насколько достоверно это сообщение и когда именно мог быть оскоплен сын Болеслава, в точности неизвестно. Впрочем, Мешко в любом случае успел оставить потомство. Еще при жизни отца он вступил в брак с племянницей императора Отона III Рихезой (Риксой), от которой, по-видимому, имел двух сыновей - Болеслава и Казимира, будущего восстановителя Польши.

К моменту смерти отца Бесприм, кается, по-прежнему отсутствовал в стране; Отон же - если источники не путают его с братом - пожелал получить свою долю отцовского наследства. Но Мешко и здесь следовал примеру родителя: в свое время тот изгнал из Польши мачеху и ее сыновей, своих единокровных братьев; теперь та же участь постигла Отона. Последний нашел убежище на Руси, у князя Ярослава Владимировича. Уникальное известие на этот счет сохранилось в «Жизнеописании императора Конрада 11», написанном в 40-е годы XI века Випо (Випоном), капелланом императора Конрада, жившим затем при дворе его преемника Генриха 111.

«Когда умер вышеназванный Болеслав, герцог поляков, - пишет Випо, - он оставил двух сыновей, Мешко и Отона (о существовании Бесприма Випо не знает. - А. К.). Мешко, преследуя своего брата Отона, изгнал его в Россию». По словам Випо, Отон провел на Руси «некоторое время» (по расчетам исследователей, шесть лет), живя здесь «жалким образом»34. По-видимому, он пребывал либо в Киеве, либо в каком-то другом городе южной Руси, но не при дворе князя в Новгороде. В отличие от знатных изгнанников из Скандинавии, брат Мешка не мог претендовать на родство с Ярославом; отсюда, вероятно, и проистекало то очевидное пренебрежение к нему со стороны русского князя, которое дало основание говорить современникам о его «жалком» состоянии. Но при этом польский князь занимал немаловажное место в политических расчетах Ярослава.

По свидетельству Випо, изгнанный «В Руссию» Отон обратился к императору Конраду, «чтобы при помощи и содействии его вернуться на родину. Император, желая действовать, решил, что нападет на Мешко с одной стороны, а брат Отон - с другой». Разумеется, находясь на Руси, польский изгнанник не мог вести подобные переговоры без дозволения князя Ярослава; более того, можно предположить, что именно Ярослав определял общее направление его действий. Во всяком случае, только он мог дать Отону войско, необходимое для возвращения на родину. Так русский князь получил возможность вступить в переговоры с германским императором и согласовать с ним общую линию поведения в отношении Польши.