Арам Хачатурян - Статьи и воспоминания

Беллини, Рубенс, Рембрандт, Рафаэль, Ван-Дейк привлекают посетителей Лондонской национальной галереи точно так же, как экскурсантов ленинградского Эрмитажа. Всем нормальным людям свойственно чувство прекрасного, и я, например, уже в этом вижу основу для межнационального обмена и ознакомления с величайшими духовными ценностями, которыми располагает каждый народ.

Большое впечатление произвели на меня картины английской школы — полотна Томаса Гейнсборо, Джошуа Рейнольдса, Дж. М. Тернера.

Тейтовская галерея создана сравнительно недавно — в конце прошлого века — принцем Уэльским. Три тысячи произведений английских художников и пятьсот образцов иностранной живописи и скульптуры дают почти исчерпывающее представление о великом и одухотворенном искусстве Тернера и Хогарта. Что касается импрессионистов, то здесь дело представляется несколько сложнее. Глядя на шедевры Дега и Ренуара, я подумал, что некоторые критики не совсем правы, что спор о роли этих художников в истории искусств и, главное, об эмоциональном воздействии их творчества на зрителя, по-видимому, еще далеко не закончен. Не о сомнительных теориях, в изобилии нагороженных вокруг этого течения, идет сейчас речь, а о конкретных произведениях великих живописцев. Их творения светлы, заразительны по настроению, красивы.

Но не скрою, что меня решительно не удовлетворяет «новейшая скульптура», представленная в этой галерее. Возможно, Реджинальд Батлер создавал свою «Женщину» из кованого железа, повинуясь безотчетному «вдохновению»; допустим, Альберто Джакометти, делая из бронзы «Человека указующего», отдавался «требовательному» и «высокому» порыву, который заставляет творца высказаться в своем создании. Но почему все это появляется почти одновременно и столь однотипно именно по идеям отрицания красоты, силы и гармонии человека? Почему так негуманно это «искусство», которое видит лишь одну возможность высказаться — отречься от своего человеческого начала, от всего лучшего, что в нем есть, представить женщину в виде уродливой железной конструкции, а мужчину — диспропорциональным, почти лишенным головы существом?! Откуда это идет? От «свободы» творчества, от «индивидуального» видения мира?

Мне показали картины художника Уистлера — американца, жившего в Англии и во Франции, уверяя, что, дескать, такой импрессионизм в живописи находил прямой отклик и в музыке, что Дебюсси, увидев картины Уистлера, написал свои ноктюрны...

Оптимистической уверенности в настоящем и добром будущем английского искусства в немалой степени способствовал лондонский театр, и прежде всего «Олд Вик», где я видел шекспировского «Макбета». Вдали от шума и оживления фешенебельного театрального района усилиями нескольких энтузиастов, возглавляемых Лилиан Бейлис, был создан этот скромный театр, в котором простой рабочий люд может за умеренную плату посмотреть творения Шекспира, театр, выступление в котором почитают за честь лучшие артисты страны.

Этот театр покорил меня. И если бы надо было одним словом ответить на вопрос «чем?», то слово это было бы «реализм». Реализм игры здесь захватывает и покоряет сразу. Как самый обыкновенный зритель, я был восхищен превосходной игрой актеров, которые умеют передать залу владеющие ими чувства и страсти без всяких видимых усилий.

«Кавалер роз» Рихарда Штрауса идет в «Ковент-Гардене» как реалистический спектакль. Думается, основы для такого решения режиссером Христофором Вестом и отличным дирижером Рудольфом Кемпе были найдены в музыке. Она выразительна, богата по фактуре, полифонична, великолепно оркестрована, в ней — целый поток ярких, впечатляющих мелодий. «Ковент-Гарден» — лучший оперный театр Англии, и то, что именно его спектакли убедили меня в царящем здесь здоровом и хорошем вкусе, дало мне немалое удовлетворение.

В Англии мы повсюду встречали добрых и бескорыстных друзей нашей Родины, друзей мира.

Очень тепло прошла встреча советских артистов с горняками Кардифа. Я уже не говорю о выдающемся успехе И. Петрова и В. Фирсовой, Р. Стручковой и А. Лапаури — наши концерты повсюду проходили при аншлагах. Вспоминается, как во время концерта жены шахтеров за кулисами приготовили для нас чай с бутербродами. Они угощали нас с материнской лаской и заботой, в их словах, вопросах и коротких замечаниях о жизни было столько сердечного тепла и внимания, что мы сразу почувствовали себя среди людей, необыкновенно близких нам по духу, людей, глубоко верящих и твердо знающих, что советские люди — их верные друзья. Та же атмосфера доброжелательности царила и на официальном обеде, который устроил в честь советских артистов в Кардифе доктор Джерман. И те интеллигентные люди, которых я узнал на этой встрече, так же хорошо расположены к нам, советским людям.

Учительница, подвозившая меня на своей машине из Бирмингема в Стратфорд, горячо говорила нам о том, что она не хочет, чтобы на ее город падали бомбы, чтобы школьники росли в подземных убежищах. Учительницу зовут Джоун Лейтон. Она мать двоих детей, муж ее, инженер-электрик, целиком разделяет ее точку зрения. Наш разговор показал, как важен не только общественный, но и личный момент в развитии дружеских отношений между различными народами.

Мы совершали это путешествие в холодную погоду. Продрогнув в машине, мы решили зайти в придорожный бар погреться и перекусить. Нас встретил услужливый и любезный бармэн, с которым мы разговорились о жизни, о торговле, о том, что необходимо для ее развития, и как-то незаметно перешли к острой, волнующей всех простых людей теме — о войне и мире.

— Не хочу, не надо войны! Не надо ни мне, ни вам, ни моей дочке! Вы только подумайте: она росла в бомбоубежище. Первое слово, которое она сказала, было не «па» и не «ма», а «В-в-в-3-3-з-жик!..». Это она показывала, как летят ФАУ-1, которыми гитлеровцы нас обстреливали...

Когда в соборе Бристоля священник, услышав русскую речь, подошел к нам, сияя улыбкой и говоря, что он очень любит музыку и что наш язык кажется ему самым музыкальным из всех ему известных, о том, как он мечтает попасть в нашу страну, — мы не могли не почувствовать живой симпатии к нашей Отчизне и здесь, под торжественными церковными сводами.

В Манчестере мне довелось дирижировать великолепным Халле-оркестром. В его репертуаре немало произведений русских классиков и советских композиторов. В программе концерта среди других произведений исполнялась увертюра «На юге» английского композитора Эд. Элгара, отличающаяся красотой и богатством мелодий.

...Англию мы любим за ее простых и добрых людей — больших тружеников, скромных и стойких. Мы встречались с ними на каждом шагу — и в столице, и у горняков Кардифа, и на приеме у лорд-мэра Бирмингема, и в рабочих кварталах Манчестера. И впечатления от этих встреч остались главными среди всех впечатлений, полученных мною в Англии.