Андрей Старостин - Большой футбол

У советского футбола накопился опыт международных встреч, выросло новое поколение талантливой молодежи. Игра стала содержательнее, налаживались лучшие связи между линиями защиты, полузащиты и нападения.

Разговоров о невероятно высоком классе игры профессионалов было много и преувеличений в них тоже немало.

В то время в зените славы была национальная сборная команда Уругвая. Дотоле никому не известные уругвайские футболисты неожиданно выиграли подряд олимпийские турниры 1924 и 1928 годов. Кемаль-Рифат, правый хавбек национальной турецкой команды, а затем судья, видевший в Париже игру уругвайцев, восторгался:

— Почта! Хорошо организованная почта — игроки точно адресуют мяч друг другу. Правый хавбек Андрадэ привел в восторг парижскую публику: он пронес от центра поля до ворот противника мяч на голове! Удары уругвайских форвардов неожиданны и предельно точны.

Такие и подобные им рассказы доходили до ушей широкой футбольной публики и вызывали преувеличенное представление о зарубежном футболе.

Как раз в разгар славы южноамериканского футбола к нам на спартакиаду приехала рабочая команда Уругвая. Они проиграли нашим командам все матчи. Но суетливый Генрих уже носился по трибунам стадионов и рассказывал о своем разговоре с тренером уругвайцев.

— Я спросил его, — говорил Генрих, — «Как вы думаете, с каким счетом ваша команда сыграла бы с уругвайской национальной сборной?» Он ответил: «Счет был бы сколько угодно плюс бесконечность». — Тогда я спросил его: «А как уругвайская национальная команда сыграла бы с нашей советской командой?» Он ответил: «Здесь счет был бы двухзначный!» Честное слово, он так именно и ответил! — клялся Генрих.

Такие рассказы имели широкое хождение среди болельщиков.

Но мы, футболисты, уже знали им цену.

В футболе есть объективный критерий — это статистика. Но у нас не было еще такого статистического материала, по которому можно было бы сопоставлять наш класс с классом мирового футбола. Действительно, уровень нашего футбола мне, как и многим другим, казался неясным.

Да и не только общий уровень футбола или хотя бы команды, свой собственный класс игры трудно поддавался анализу.

Возвращаешься домой с поля хмурый, недовольный. Думаешь: «Как же я плохо сегодня играл!» Навстречу болельщик. Он бросается тебе чуть ли не в объятья:

— Андрей, друг ты мой! Как же ты здорово играл сегодня!

И наоборот:

«Ох, и сыграл же я сегодня блестяще!» — радостно думаешь про себя. И вдруг ушат холодной воды:

— Что это с тобой сегодня? Ну и осрамился же ты! — укоризненно и вместе с тем соболезнующе говорит вчерашний твой почитатель.

Миллион терзаний!

Тогда постоянных тренеров при командах не было. Эпизодически к тренировке сборных команд привлекались в Москве Михаил Степанович Козлов да Михаил Давыдович Ромм. Школы тренеров еще не существовало.

Уровень теоретических знаний у самих игроков был, прямо скажу, невысок. Кто скажет всю правду, буду я игроком или нет? Вот что меня мучило в ту пору. Под игроком я подразумевал футболиста сборной команды.

Дерзкие мечты! Но когда же и мечтать, как не в двадцать лет.

Пока я мечтал, пока стучал кулаком по столу, доказывая в жарких спорам что мы, любители, с успехом можем играть с профессиональными буржуазными командами, время шло. Наступила осень, и меня призвали в армию.

— Годен в пехоту, — сказали на призывном пункте.

С грустью уходил я из дому. Ребята собирались на тренировку... А мне надо на сборный пункт. На два года из дому!

Придется ли заниматься спортом в армии? Играют ли там в футбол? Неужели два года без игры?!

По дороге я зашел в парикмахерскую и остригся наголо, с великой скорбью расставшись с модным тогда «полубоксом».

Я стал курсантом полковой школы Московской пролетарской стрелковой дивизии.

Наша часть стояла недалеко от Сухаревой башни — в Спасских казармах.

Туговато мне пришлось первое время. Никак не мог привыкнуть к порядку дня, расписанного по минутам. Выросший в свободной домашней обстановке, я был просто подавлен организованностью и дисциплиной армейской жизни. А тут еще карантин, и никаких, значит, шансов на увольнительную записку в город. Прощай, футбол! И какой футбол — осенний! Самый лучший из всех футболов.

Поначалу я загрустил. Однако долго грустить не пришлось. Кончился карантин, и нас повели на первое соревнование.

Надо было сдать норму ГТО в беге на тысячу метров. В школе курсанты уже знали, что я футболист.

Дистанция была размечена по Цветному бульвару. Бежали в гимнастерках с ремнем через плечо и в армейских сапогах.

Никто не сомневался в моей победе. Да и сам я, по правде сказать, считал, что сумею защитить авторитет спортсмена.

Но не тут-то было!

Какой-то паренек как повел бег, так и довел его до конца.

— Спортсмен-то подкачал! — переговаривались между собой курсанты. А я чувствовал себя очень смущенно.

Горечь поражения мне не раз пришлось испытать в армии и по футболу и по хоккею. Оказалось, что спортом в армии занимаются много.

Меня привлекли к работе в гарнизонном спортивном комитете, и я получил полную возможность совмещать военную службу с футболом.

Два года пролетели быстро. Срок моей действительной службы в армии подходил к концу. Из лагерей, где стояла наша дивизия, я получил увольнительную записку и уехал в Москву играть в футбол.

На стадионе после игры меня подозвал один из руководителей Комитета физкультуры и спорта и сказал:

— Сборная СССР едет в Скандинавию. Комитет выдвигает твою кандидатуру на место центрального полузащитника. Так что готовься.

Не чуя под собой ног, я летел обратно в лагерь.

— За сборную СССР! За сборную СССР! — ликовал я.

Срок увольнительной еще не кончился, когда я вернулся в лагерь. Дневальный удивился.

— Старостин, почему так рано? Что случилось?

— Случилось! Меня хотят послать с первой сборной Советского Союза за границу. Да вот пустят ли? Как думаешь, отпустят меня из дивизии? Если бы отпустили!..

Меня, конечно, отпустили.

Ленинград... Мы стоим у окна в номере Знаменской гостиницы — я и Василий Павлов. Окна выходят на Московский вокзал. Уже не одну сотню пассажиров выбросили широкие двери вокзала. А наших представителей, которые должны привезти заграничные паспорта, все нет и нет. Сегодня последний день выезда. Иначе опоздаем на матч в Норвегии, и поездка не состоится. Из Москвы будет еще один утренний поезд.

Последний московский поезд приходит. Плотная толпа пассажиров редеет, а затем и совсем иссякает, а наших нет — надежды на поездку рушатся.

Унылые и притихшие, совсем потерявшие надежду, продолжая все же смотреть в окно, мы вдруг в один голос крикнули: