Оливия Лэнг - Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют

Когда мы достигли берега, на небе началось красочное шоу. Облака полыхали пурпурным сверху и мраморно-оранжевым снизу. Тени отливали фиолетовым. Пальмы на розовом небе отпечатались очень четко. И случилась странная вещь. В воздухе заметался, затрепетал скворец, и я увидела мальчика, стоящего на рельсах; он держал картонную коробку в одной руке и жестикулировал другой. Его губы двигались, но вокруг не было ни души.

Поезд миновал кладбище Метейри. «Как это всё не утонуло?» — спросила девушка за моей спиной, и ее приятель ответил: «Они закладывают сваи. А в двух футах под ними вроде вода». Теперь мы уже, несомненно, находились на окраине большого города. Скоростные дороги были проложены по дамбам, я различила красные проблески задних фар и стоп-сигналов. Все повскакивали с мест и стали проталкиваться к выходу, стаскивая вниз чемоданы и натягивая куртки. Мелькнул мальчишка-мексиканец в футболке New York Yankees. На меня накатила волна радостного возбуждения. Поток хлынувшего в вагон воздуха был теплым и влажным, как тянучка. «Если про меня и можно сказать, что у меня есть дом, — написал однажды Теннесси Уильямс, — то он в Новом Орлеане, который дал мне материала больше, чем любой другой уголок этой страны» [120] Цит. по: Spoto D. The Kindness of Strangers. P. 121. . И, повторяя неоднозначную фразу своей Стеллы из «Трамвая „Желание“», добавил, что Новый Орлеан город совершенно особенный.

Едва я шагнула из вагона во влажный воздух, как поняла, что дать определение Новому Орлеану почти невозможно. Он не был похож ни на один из виденных мной городов, хотя суетливой изобильной неразберихой подчас, особенно ночью, напоминал мне Аддис-Абебу. В Гарден-Дистрикте, богатом районе пряничных домиков, улицы были пустынны, разве что появится случайный фургон с неброским логотипом частного охранного предприятия, ползя со скоростью пешехода. Здешний воздух чарующе пах жасмином, но трамвай укатил отсюда во Французский квартал, где воняло ослиной мочой и гниющими отбросами — об этом-то стойком зловонии думала Бланш Дюбуа, когда в конце «Трамвая» выкрикнула: «А вот и колокола собора… единственно чистое, что есть в вашем квартале» [121] Уильямс Т. Трамвай «Желание» / пер. В. Неделина // Уильямс Т. Трамвай «Желание». Татуированная роза. Ночь игуаны. М.: АСТ, 2010. С. 119. .

Готовность Французского квартала потакать самым низменным инстинктам его посетителей ошеломила меня. Бурбон-стрит обрушила на меня шквал светящейся рекламы, предлагавшей офигенную кружку пива, аквариумы с выпивкой прямо на улице и аппетитных красоток. Повсюду были выставлены фото в натуральную величину полуобнаженных девиц в нижнем белье, присевших на корточки или крутящих педали велосипеда-тандема, с косичками, как у школьниц. Мимо меня плыли вывески ночных клубов The Barely Legal Club, Babe’s Cabaret, Bourbon Street Blues, Larry Flynt’s Hustler, пробежала с истошным визгом девица, и где-то за углом разношерстный джаз-банд начал выстукивать какой-то свинг.

Мне хотелось открыть для себя волшебный город, в котором Уильямс жил в 1940-х годах. Скажем, осенью 1946 года, когда он занимал одну из лучших квартир в своей жизни. Она располагалась на Сент-Питер-стрит, в доме торговца антиквариатом, обставившего ее прекрасной мебелью, в том числе в ней был длинный обеденный стол, установленный под световым люком. Идущий сверху свет делал комнату идеальной для работы по утрам, а привычке к ней Теннесси не изменял даже в самые разгульные периоды своей жизни. Он вставал на рассвете, шел к столу с чашкой черного кофе и садился за пишущую машинку возле портрета Харта Крейна [122] Харт Крейн (1899–1932) — американский поэт, которым Уильямс восхищался. — Примеч. пер. . Годы спустя он раздумчиво написал:

Вы знаете, Новый Орлеан лежит немного ниже уровня моря, и, может быть, поэтому облака и небо там кажутся ближе… Предполагаю, что это не настоящие облака, а просто пар от Миссисипи, но сквозь стеклянную крышу они казались такими близкими, что, если бы не стекло, их можно было бы потрогать. Они были летучими, находились в постоянном движении [123] Уильямс Т. Мемуары. С. 154–155. .

Уильямс продолжал работать над пьесой, которую начал в прошлом году, незадолго до премьеры «Стеклянного зверинца». В письме своему агенту Одри Вуд, отправленному в марте 1945 года, он сообщил, что у него написаны пятьдесят пять или шестьдесят черновых страниц новой пьесы о двух сестрах — представительницах потерпевшей крах семьи южан: «Младшая, Стелла, смирилась с ситуацией, вышла замуж за человека более низкого социального положения и перебралась в южный город со своим мужем-простолюдином, наделенным грубоватой привлекательностью. Но Бланш осталась в „Мечте“, в разрушенном родном доме, и в течение пяти лет борется, пытаясь сохранить старый порядок» [124] Williams T. Letters. Vol. 1. P. 557. . Он прикидывает варианты возможных названий: «Ночная бабочка», «Кресло Бланш в лунном свете», «Основные цвета», «Покерная ночь» [125] «The Moth», «Blanche’s Chair in the Moon», «The Primary Colors», «The Poker Night». — Примеч. пер. , вместо которых в итоге появится «Трамвай „Желание“», самая знаменитая его вещь.

Под стеклянной крышей на Сент-Питер-стрит он взялся за пьесу снова. Всё лето Теннесси чувствовал себя подавленным и измотанным. Его продолжали мучить приступы болей в животе, которые, по его подозрению, были первыми признаками рака поджелудочной железы. В декабре он решил, что умирает, и яростно вцепился в работу, трудясь с раннего утра до двух-трех часов дня, когда шел расслабиться в бар или в бассейн.

Его вечер начинался обычно за углом, в баре «У Виктора», где он заказывал бренди «Александр» — «чудесный напиток» — и всегда ставил на музыкальном автомате «Инк Спотс», которые хрипели его любимую If I Didn’t Care . Проглотив сэндвич, он брел в мужской Атлетический клуб на Норт-Рампарт-стрит; там был бассейн с артезианской водой, над ним тянулась галерея, откуда можно было наблюдать пловцов или же самому становиться объектом наблюдения.

Этот дружелюбный, космополитичный, бесстыдно эротичный город вошел в самую плоть «Трамвая „Желание“». Ведь это действующее лицо, представленное нам раньше других. Уже на первой странице нас ждет одна из столь любимых Уильямсом длинных лирических ремарок. Он описывает залихватский шарм и вычурную красу того Нового Орлеана, где мирно уживаются люди разного цвета кожи, повсюду тренькает пианино и из всех окон выплескиваются блюзы. Новый Орлеан, где майское небо «проглядывает такой несказанной, почти бирюзовой голубизной, от которой на сцену словно входит поэзия, кротко унимающая всё то пропащее, порченое, что чувствуется во всей атмосфере здешнего житья. Кажется, так и слышишь, как тепло дышит бурая река за береговыми пакгаузами, приторно благоухающими кофе и бананами» [126] Уильямс Т. Трамвай «Желание». Татуированная роза. Ночь игуаны. С. 7. .