Оливия Лэнг - Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют

Мы приехали туда вечером, возвращаясь по трассе 101, и оставили машину неподалеку от моста. Под ним бежал бутылочно-зеленый суетливый ручей, пробиваясь между ошлифованными водой скалами и валунами. Мы увидели дорожку, которая, казалось, должна вывести на взморье, хотя поначалу огибала странно расположенный комплекс домов. По обочинам дороги встречались старые знакомцы: пастушья сумка, крапива, подмаренник, одуванчики. Но мне пришлось заглянуть в мой «Справочник по Тихоокеанскому Северо-Западу», чтобы определить местный вид ивы, Salix scouleriana , и малину великолепную.

Песчаный берег был усеян корягами. Некоторые из них были огромны: целые вывороченные с корнем деревья, с корой, истертой до приятной на ощупь серо-бежевой шелковистости. Между крупных, как страусиные яйца, камней всевозможных оттенков — бледно-желтых, бронзовых, темно-серых, разноцветных — росла армерия. Камни попадались и полосатые, и рябые, и бледно-розовые. Я стала собирать деревянные кругляшки, обточенные водой щепки. Волны в своем полифоническом движении то решительно бросались на берег, то отступали, струясь и причмокивая. Вблизи море походило расцветкой на серого тюленя: с темными крапинами, как капли дождя на мощеной дороге.

В нескольких ярдах отсюда Морс-Крик впадал в море: ручей мчался по полосе темного песка, по гальке, перескакивая валуны. Он бежал здесь очень быстро, глубина его была фута четыре, он горбился, толкался, пыхтел, комкая водную гладь в сверкающие складки. Я встала на колени, опустила руку в воду и вздрогнула. Ручей сбежал прямо с гор: талая вода с крошевом льда, прозрачная и вяжущая, как джин. Две черно-белые птицы пролетели у меня над головой, с трудом удерживая курс против ветра. Пошел дождь. Я встала на ноги и прислушалась. По морю пыхтел паром. На горизонте была едва различима бороздка Виктории, запятнанная клочьями облаков.

В такое место вы могли бы вернуться после того, как испоганили, разодрали в клочья свою жизнь, потакая безудержным желаниям. Всю эту гадость, которую вы натворили там, в прошлой жизни, здесь можно со временем выполоскать, ведь перед вами ландшафт, будто нарочно созданный для неторопливого достижения цели. Глядя, как вода точит скалы, вы можете сжиться с тем фактом, что когда-то разбили голову жене за улыбку, подаренную другому; что вы ударили ее винной бутылкой и жена от разрыва артерии потеряла едва ли не шестьдесят процентов крови. Ну и то же с другими вещами: пьяным вождением, выпиской липовых чеков, жизнью не по средствам, аферами, унижением, бессмысленной ложью. Неудивительно, что у Карвера было прозвище Бешеный Пес. Как он сам говорил позднее: «Я разрушал всё, к чему прикасался».

На обратном пути к машине мы опередили какую-то женщину, она остановила нас и сказала: «Если вам интересно, сразу за мостом можно увидеть белоголовых орланов, их там штук пять». Мы поблагодарили ее и заторопились. Пока мы дошли, на дереве оставались уже только два. Те, что кружили над нами, были похожи на подброшенные в воздух огромные драные рубахи. Ручей под ними шипел и плевался, этакий рассерженный зеленый гусь. Они здесь ловят рыбу, сказала женщина. Тот, что был к нам ближе, встрепенулся, нахохлился и чуть развел крылья. Вытянул шею, почистил клюв о грудь и остро взглянул на уток, пролетавших высоко над ольхами. Представьте, что вы прожили тут день. А если годы?

По дороге к реке Элхе нам встретилась церковь, надпись над входом гласила: «Сатана отнимает и разделяет, Бог прибавляет и приумножает». Яркое небо, накипь перистых облаков. Мы свернули в горы по Олимпик-Хот-Спрингс-роуд, то и дело останавливаясь, чтобы взглянуть вниз на серо-зеленую реку, которая неслась по скалистому, заросшему мхом ущелью. Где-то здесь место действия стихотворения «Лимонад», основанного на передаваемом из уст в уста рассказе о мужчине, сын которого утонул во время рыбалки: мужчина смотрит, как вертолет тащит маленькое тельце мальчика с помощью приспособления, похожего на кухонные щипцы.

На крутых берегах росли ели и какие-то деревья, поросшие золотистым лишайником. Мы подобрались к стаду чернохвостых оленей. Они окинули нас кротким, беспечным взглядом лунатиков. Над мостом через Элху сновали тучи ласточек, вонзавших свои стрельчатые силуэты в речной туман. Река здесь была аквамариновой и очень глубокой, она зыбилась и кипела, как вода в котле.

Мы двигались вверх по течению. Деревья сияли мокрым светом. Канадские тсуги, сизые ели и еще какие-то хвойные, вовсе мне незнакомые. Дождь стал накрапывать и вскоре полил как из ведра. Дорога лепилась к склону, карабкаясь всё выше. Пошел дождь со снегом, потом уже и настоящий снег, крупные хлопья падали между деревьев, воздух стал густым, как похлебка. Мы остановились, чтобы заглянуть в ущелье. Хлопья летели вниз, исчезая в зеленой чаше воды в сотнях футов под нами. Наконец мы развернулись и поползли по петле серпантина к относительно безопасной дороге, по которой ездят дальнобойщики.

Завтракали мы в придорожной забегаловке с уютным названием «Бабуля»; нас обслуживал забавный старикан в джинсовой куртке и бейсболке, которому было хорошо за восемьдесят. Пока мы ждали наших бургеров, он подошел поболтать. «В марте дождей выпало вдвое больше против обычного, — сообщил он. — У меня внизу большая ферма. Пройдете луговину и прямо в нее уткнетесь». Я спросила, что он производит, и он ответил: «Немного мясного скота, сено». И добавил: «Ведь нужно чем-то заниматься, чтоб разогнать скуку».

Людям нравится поболтать с моей мамой, рассмешить ее, завладеть ее вниманием. Посторонние сразу чувствуют в ней какой-то внутренний свет. Для меня она оказалась идеальным попутчиком. Вместе, с глазу на глаз, мы бываем нечасто, и тут мы всё время ехали, предупреждая друг дружку о лесовозах и поворотах. Подъехав к озеру Кресент, мы прошлись вдоль него пешком, любуясь цветом воды; солнце скрывалось за облаками, потом выходило, и оттенки воды менялись от индиго к ультрамарину и насыщенному голубому, как васильки во ржи.

Мне трудно объяснить, как воздействовал на меня этот пейзаж. Он был создан, чтобы остаться в нем, поселиться, отрешиться от своего прошлого. Тем вечером мы с мамой говорили об исцелении ее подруги Дианы, о том, насколько чудесным было ее возрождение и как она была нам дорога. Я спросила маму, что же именно произошло в тот последний день, который мы прожили в доме, называвшемся «Высокие деревья». Мне казалось, что я неверно истолковала тогдашние события. Этим вечером в итальянском ресторане Порт-Анджелеса мама рассказала историю, которой я не помнила.

По ее словам, мы с сестрой провели выходные в гостях у отца, как это бывало раз в месяц. Диана тогда жутко выматывалась на работе, и два дня она просидела у себя в комнате, угрюмо напиваясь. В воскресенье вечером мы влетели в дом, скорее всего, как обычно нагруженные отцовскими подарками. Мы бросились к матери, бесперебойно тараторя, и Диана, видимо, почувствовала себя лишней. Она прошлась по нашим комнатам и сгребла всё, что нам надарила, а потом выбросила всю охапку с галереи через перила вниз.