Оливия Лэнг - Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют

Трудности признания веры за пределами организованной религии более чем поверхностны. У нас нет истории, нет Кумранских рукописей, нет вообще никакого прошлого. В древнейших мифах и легендах вино — один из первых божественных даров. Дионис — сын Зевса. В Священном Писании пьянство почти не осуждается. Пьянство, равно как и леность, могло бы быть включено в число смертных грехов, однако ничего подобного о нем не сказано. Убеждение, что пьяный благословен, укоренилось глубоко. Смерть от пьянства нередко считают достойной и естественной — при этом закрывают глаза на отек головного мозга, судороги, белую горячку, галлюцинации, жуткие автокатастрофы и нелепые попытки самоубийства. Несколько друзей рассказывали мне, что их дела были в порядке, дети обзавелись семьями, деньги надежно вложены, а они собирались неспешно упиться до смерти. Один из них захлебнулся виски. Другой прыгнул со скалы. Третий устроил дома пожар и сгорел заживо вместе с детьми. Четвертый до сих пор в смирительной рубашке. Совсем недавно я почему-то думал, что пьянство — это всеохватное и прекрасное явление, нечто родственное падению осенних листьев. Допиться до смерти нормально, думал я, пока сам не оказался на волоске от смерти.

Так что у нас вовсе нет религиозной истории. И всё же то, во что нам предстоит поверить, старо как мир. Наша вера — это убеждение, что мы в силах постичь и победить смерть и страх смерти. Мы утверждаем впервые в истории религии, что пьянство для некоторых из нас это прямой путь к смерти, способ самоубийства. Для некоторых из нас чертовски важно избежать брюзгливых обществ трезвости и союзов обета. Мы признаем пьянство путем к омерзительной смерти, и, помогая друг другу, мы можем его одолеть [334] John Cheever Berg Collection. .

И Чивер его одолел. Даже когда он умирал от рака и почти все доктора сочли, что он мог бы поддерживать себя алкоголем, он решил оставаться трезвым. Он говорил, что хочет сохранить достоинство, и хотя мы можем лишь догадываться, чего это стоило бедному Максу Циммерману, факт остается фактом: последние семь лет жизни Чивер был трезв как стеклышко. Подавленный и одинокий, весь во власти своих сексуальных желаний, но как всегда остроумный и наделенный удивительной способностью к бытию, не подпружиненному комфортом.

Я устроилась в обзорном вагоне. Поезд бежал вдоль реки Скайкомиш, ее воды казались холодным зеленым стеклом. Она неслась рядом с поездом, вспениваясь над валунами и обрушиваясь в теснины, и водяная пыль взметывалась, как пена из бутылки. Всё вокруг мокло, сочилось, набухало влагой; деревья были покрыты зеленым лишайником.

Мне никогда не наскучило бы любоваться этим пейзажем, но часам к девяти утра поезд свернул от реки и покатил по мокрым полям. Казалось, мы где-то в окрестностях Лондона, такими до абсурда знакомыми выглядели и серое небо, и заросли ежевики. Занятно было вдруг оказаться в английском пейзаже, ведь тем же вечером я впервые за долгое время увиделась со своей матерью.

Когда мне довелось очутиться в Америке, моя поездка началась с Порт-Анджелеса, города на северо-западе, где Реймонд Карвер прожил свои последние десять лет. В юности я взяла с собой на каникулы в Грецию его сборник «Все мы». До сих пор между страниц лежат засушенные лепестки бугенвиллеи и листочки оливы. А сами стихи мне запомнились. Многие из них вызревали как раз в этих краях, где я сейчас проезжала, или немного западнее, на полуострове Олимпик, с его пестрым ландшафтом, изрезанным маленькими бухтами и форельными ручьями — волшебное дополнение к многообразию жизни, в которой алкоголь уже не имел права голоса.

Мне давно хотелось здесь побывать, и когда я спросила маму, не хочет ли она составить мне компанию, я не удивилась, что она выбрала именно этот отрезок моего путешествия. Она прилетала вечерним рейсом, и я заехала в отель оставить чемодан и принять душ, а потом рванула в аэропорт Сиэтл/Такома, радуясь и слегка нервничая оттого, что мое одиночество будет нарушено.

Терминал был полон солдат в камуфляже, по большей части очень юных. Я наблюдала, как один парнишка встретился со своей девушкой. Они припали друг к дружке, забыв обо всем на свете. Я увидела маму в конце очереди, розовощекую и укутанную в стеганую куртку, с сумкой Оксфордского литературного фестиваля через плечо. Мы тоже крепко обнялись, она так и кипела от возбуждения. Вечером в Сиэтле мы распили по бутылочке пива и взахлеб делились новостями.

Мы взяли напрокат белый «форд», надежный, скромненький и недорогой, благодаря вайомингским номерам. На следующий день после завтрака мы отправились в Эдмондс и въехали на паром, идущий через пролив Пьюджет-Саунд в Кингстон. Трасса 101 вела нас по периметру полуострова Олимпик. Горы с заснеженными вершинами угрожающе подступали к нам. Я сверилась с картой, читая названия: хребет Ураганов, гора Обмана. Через пролив Хуан-де-Фука виднелись голубые призраки островов, а за ними неясная карандашная линия Канады.

В Порт-Анджелес мы попали ближе к вечеру, петляя между авторемонтными мастерскими и складскими постройками. Отель «Ред Лайон» располагался на главной улице. Из окна номера видна была молочно-голубая вода пролива, похожая на взбитое мороженое: там, вдали угадывалась Виктория. Здесь-то и рыбачил Реймонд Карвер на своих неказистых и ненадежных лодчонках. Он довольно неумело вязал морские узлы и не заботился о том, подходят ли они к случаю. А однажды у него кончился бензин, и он не решился позвать береговую охрану. Его снесло течением на запад, швырнуло на большой буй, и лодка едва не затонула.

По счастью, кто-то из рыбаков заметил его и отбуксировал обратно в гавань. Карвер легко отделался: единственным причиненным ущербом оказалась выразительная цветная отметина ниже кранцев, еще одно memento mori. Он был заядлым рыбаком, радовался улову, а потом с удовольствием его раздаривал. Конечно, то был, говоря словами критика Ричарда Форда, Хороший Реймонд, успешный писатель конца 1970-х и начала 1980-х годов, которому удалось вытащить себя из рукотворного ада, настоящей клоаки.

В отличие от своего друга Джона Чивера, Карвер никогда не пытался скрыть свое скромное происхождение. Он родился 25 мая 1938 года в городке Клетскени в Орегоне и был старшим из двух братьев. Его отец, рабочий на лесопилке, любил рыбачить и крепко пил. Реймонд-старший встретил свою будущую жену в арканзасском городке Леола, выйдя из таверны. «Он был пьян», — со слов матери записал Карвер в очерке «Жизнь моего отца». «Не знаю, почему я ему ответила. Его глаза блестели. К сожалению, я не могла предвидеть, что из этого выйдет» [335] Carver R. My Father’s Life // Carver R. Fires: Essays, Poems, Stories. Vintage 1983. P. 14–18. . В том же очерке Карвер рассказывает о родительских перепалках; как-то вечером отец пришел домой вдрызг пьяный, и мать выставила его за дверь, треснув по лбу увесистым дуршлагом. Случалось, она разбавляла его виски водой или выливала в раковину.