Бронислава Орса-Койдановская - Интимная жизнь Ленина: Новый портрет на основе воспоминаний, документов, а также легенд

А между тем, как заметила Лариса Васильева, «речь ведь идет всего лишь о простом общении в ссылке. О добрых отношениях со старыми людьми. О внимании к ним. В условиях ссылки, где люди живы вниманием и поддержкой, такой разрыв был смертелен для «стариков».

Но уже в то время Ленин морально был готов перешагивать через трупы, даже если это были трупы людей, во многом одинаково с ним мыслящих.

И уже в то время Крупская слепо подражала Ленину во всем, истребляя из собственной души последние ростки сочувствия, искренности, благодарности…

О встречах с Лениным в Минусинске много лет спустя вспоминал Пантелеймон Лепешинский:

«В редкие дни по предворительному сговору вся наша ссыльная социал-демократическая братия собиралась в определенном пункте, чтобы совместно, в своей тесной товарищеской семье провести время.

Обыкновенно собирались в Минусинске, иногда же и в Шуше, у гостеприимного Ильича, а раза два или три — в селе Ермаковском, где проживали я с женой, семья Ванеевых, Сильвиных, Курнатовский, Панин.

Квартира, в которой скучивались сьездовцы, наполнялась шумом, гамом и веселым смехом. Все спешили наговориться, нахохотаться, наспориться. Ильич был наиболее подвижным, наиболее оживленным, наиболее жизнерадостным членом этого общества. У него за последние недели накопилось много вопросов, которые он хотел бы сделать предметом общего суждения. Не мало внимания нужно отдать последнему номеру «Рабочей мысли», где «молодые» договорились уже черт знает до каких геркулесовых столпов оппортунистических благоглупостей. Ну и «Антибернштейн» Каутского тоже не последний из источников для оживленной беседы. А тут еще это пресловутое неокантианство, о котором нужно основательно повести речь, особенно с Фридрихом Вильгельмовичем Ленгником, который не разбирался еще в этом ложном поветрии и готов был брать под свою защиту неокантианцев…

Одним словом, два-три дня, отведенные судьбою в лице минусинского исправника, для Владимира Ильича проходят как один счастливый час.

Но не все же дискутировать и без умолку говорить. Если это лето, то Владимир Ильич в компании с другими охотниками отправлялся на охоту. Если это зима, то очень кстати было бы погиганить на коньках по замерзшей реке, причем Ильич, отчаянный спортсмен, прекрасно бегал на коньках.

На почве выбора номеров для нашей вокальной программы у него частенько происходили споры со Старковым, который не прочь был бы поразнообразить программу. Ильич резко протестовал против измены нашим вокальным традициям и, чтобы прекратить дальнейшие споры, торопился затянуть:

И когда ему кажется, что остальные исполнители недостаточно темпераментно фразируют козырные места в песне, он с разгоревшимися глазами начинает энергично дирижировать, размахивая руками, нетерпеливо притопывать ногой и подчеркивать нравящиеся ему места напряжением своих голосовых средств, причем очень часто, к ужасу В. В. Старкова, с повышением какой-нибудь ответственной ноты на полтона, а не то и на целый тон:

Ярче всего натура Ильича как прирожденного спортсмена сказывалась в шахматной игре. Как известно, и Маркс, и Энгельс, и Либкнехт очень любили шахматную игру, причем проигрыш партии для Маркса был источником сильного нервного возбуждения и раздражения.

Владимир Ильич никогда не раздражался и не ругался по поводу своих шахматных неудач, но любил эту игру не меньше Маркса.

Когда я впервые познакомился с Владимиром Ильичем в Минусинске, то сразу же, чуть ли не через полчаса после первых минут встречи с ним, мы выступили на шахматном поле. До сих пор, всегда побеждаемые мною Старков и Кржижановский, были очень высокого мнения о моем шахматном искусстве и торопились «стравить» двух шахматных «гроссмейстеров». Да я и сам лелеял в себе надежду, что положу на лопатки этого нового противника. Но и первую, и вторую, и третью, и четвертую партию подряд я проиграл, после чего смиренно должен был признать явное превосходство своего противника и согласиться на игру с компенсацией с его стороны, то есть с уступкою им в начале игры легкой фигуры, слона или коня, что уравнивало мои шансы на выигрыш партии.

Но одним из самых приятных для меня воспоминаний является моя игра с Владимиром Ильичем по переписке. Аккуратно, с каждым приездом почтаря я получал письмо, в котором, помимо очередного шахматного ответа, Ильич не забывал поделиться своими литературными планами. Эти письма, которых у меня накопилось десятка два, жандармы впоследствии, во время одного из обысков, отобрали, и они так где-то погибли в охранке.

В те времена на очереди стояла проблема борьбы с откровенным и наглым «экономизмом». «Экономисты» типа «рабочемысливцев» окончательно распоясались. В руки Владимира Ильича попал набросок с платформой «молодых», автором которого была пресловутая Кускова.

Ильич тотчас же списывается с ссыльными социал-демократами Минусинского уезда и назначает день съезда их в селе Ермаковском для коллективной выработки протеста против этого «символа веры» российских берштейнианцев».

«Охота на ведьм» началась.

В феврале 1900 года кончился срок ссылки Ленина.

Крупская вспоминает:

«Доехали до Минусы, где мы должны были захватить с собой Старкова и Ольгу Александровну Сильвину. Там уж собралась вся наша ссыльная братия, было то настроение, которое бывает, когда кто-нибудь из ссыльных уезжает в Россию: каждый думал, когда и куда он сам поедет, как будет работать. Владимир Ильич договорился уже раньше о совместной работе со всеми, кто вскоре ехал в Россию, договорился о переписке с остающимися. Думали о России, а говорили так, о всякой пустяковине.

Наконец, урядившись в валенки, дохи пр., двинулись в путь. Ехали на лошадях 300 верст по Енисею, день и ночь, благо луна светила вовсю. Владимир Ильич заботливо засупонивал меня и маму на каждой станции, осматривал, не забыли ли чего, шутил с озябшей Ольгой Александровной. Мчались вовсю, и Владимир Ильич — он ехал без дохи, уверяя, что ему жарко в дохе, — засунув руки во взятую у мамы муфту, уносился мыслью в Россию, где можно будет поработать вволю.

В Уфе в день нашего приезда к нам пришла местная публика — А. Д. Цюрупа, Свидерский, Крохмаль. «Шесть гостиниц обошли… — заикаясь, сказал Крохмаль, — наконец-то нашли вас».

Пару дней пробыл Владимир Ильич в Уфе и, поговоривши с публикой и препоручив меня с мамой товарищам (у Крупской еще не окончился срок ссылки — Б. О.-К.), двинулся дальше, поближе к Питеру.

Очень жаль было расставаться, когда только что начиналась «настоящая» работа, но даже и в голову не приходило, что можно Владимиру Ильичу остаться в Уфе, когда была возможность перебраться поближе к Питеру».