Бронислава Орса-Койдановская - Интимная жизнь Ленина: Новый портрет на основе воспоминаний, документов, а также легенд

Владимира Ильича ждали дома с нетерпением. Как только он перешагнул порог, он. внес с собой живость и веселье. Начал рассказывать о своих последних злоключениях, и прежде всего об этом «старом плуте и дураке» — исправнике. Он был еще возбужден после этой схватки: «Хотел отобрать у меня заграничный паспорт, старый дурак, так я его так напугал департаментом полиции…», и Владимир Ильич весело захохотал».

К этому времени молодой Ульянов уже плохо соображал, что такое уважение к старому человеку, если тот придерживается других политических взглядов и всего-то стремится хорошо исполнять свои профессиональные обязанности.

Мысленно он уже был за границей, а деньги, которыми были туго набиты карманы, подгоняли в дорогу.

Письма от Ленина из-за границы перестали приходить, и Крупская не на шутку заволновалась. Уж кого-кого, а своего мужа она знала прекрасно: стоит им некоторое время пожить порознь, как он тут же забывает, что у него есть жена. Да и до жены ли ему, когда у него в голове такие фантастические планы!

Но Крупская всем своим нутром чувствовала, что ей надо держаться этого человека, что этот картавый, нудноватый, щупленький «товарищ» может дать ей что-то куда более важное и ценное, чем любой красавец, богач и прилежный семьянин.

В марте 1901 года срок ссылки Крупской наконец закончился.

Она вспоминает:

«Хотела ехать в Астрахань, к Дяденьке (Л. М. Книпович), да заторопилась.

Заезжали с мамой в Москву к Марии Александровне — матери Владимира Ильича. Она тогда одна в Москве была: Мария Ильинична сидела, Анна Ильинична была за границей.

Из Москвы отвезла я свою мать в Питер, устроила ее там, а сама покатила за границу».

«Покатила» — слово как нельзя наиболее удачное здесь. Но опять Крупская попадает в глупую и смешную историю. Она ожидала, что хоть здесь-то теперь Ленин ее встретит, как настоящий супруг, обрадуется. Но Ленин не был бы Лениным, если бы все так и оказалось.

«Направилась в Прагу, — писала Крупская, — полагая, что Владимир Ильич живет в Праге под фамилией Модрачек.

Дала телеграмму. Приехала в Прагу — никто не встречает. Подождала-подождала. С большим смущением наняла извозчика в цилиндре, нагрузила на него свои корзины, поехали. Приезжаем в рабочий квартал, узкий переулок, громадный дом, из окон которого во множестве торчат проветривающиеся перины…

Лечу на четвертый этаж. Дверь отворяет беленькая чешка. Я твержу: «Модрачек, герр Модрачек». Выходит рабочий, говорит: «Я Модрачек». Ошеломленная, я мямлю: «Нет,»то мой муж». Модрачек наконец догадывается. «Ах, вы, вероятно, жена герра Ритмейера, он живет в Мюнхене, но пересылал вам в Уфу через меня книги и письма». Модрачек провозился со мной целый день, я ему рассказала про русское движение, он мне — про австрийское, жена его показывала мне связанные ею прошивки и кормила чешскими клецками.

Приехав в Мюнхен — ехала я в теплой шубе, а в это время в Мюнхене уже в одних платьях все ходили, — наученная опытом, сдала корзины на хранение на вокзале, поехала в трамвае разыскивать Ритмейера. Отыскала дом, квартира № 1 оказалась пивной. Подхожу к стойке, за которой стоял толстенный немец, и робко спрашиваю господина Ритмейера, предчувствуя, что опять что-то не то. Трактирщик отвечает: «Это я». Совершенно убитая, я лепечу: «Нет, это мой муж».

И стоим дураками друг против друга. Наконец приходит жена Ритмейера и, взглянув на меня, Догадывается: «Ах, это, верно, жена герра Мейера, он ждет жену из Сибири. Я провожу».

Иду куда-то за фрау Ритмейер на задний двор большого дома, в какую-то необитаемую квартиру. Отворяется дверь, сидят за столом: Владимир Ильич, Мартов и Анна Ильинична. Забыв поблагодарить хозяйку, я стала ругаться: «Фу, черт, что ж ты не написал, где тебя найти?».

Но кричать, обижаться было не в ее интересах, особенно при сестре Ленина, которая за глаза Крупскую иначе, как «мымра» не называла.

В отличие от Марии Александровны, матери Ленина, Анна Ильинична не очень одобряла этот брак, всю жизнь смотрела на Крупскую подозрительно, свысока, да и вообще она не любила таких женщин: занудливая, молчаливая, смотрит, как затравленный зверь, стоит сделать ей хоть малейшее замечание. Особенно раздражали Анну Ульянову сплетни о том, как Крупская таскалась с «товарищами», хоть, глядя на свою «родственницу», она с трудом могла в это поверить.

Хотела поговорить об этом с Лениным, да тот все отмахивался: «Не время, Аннушка, заниматься всякими сплетнями. Перед нами сейчас стоят грандиозные задачи революционного характера, а ты ко мне с какими-то бабскими разговорами».

Задачи, действительно, впечатляли.

«Хотя и Владимир Ильич, и Мартов, и Потресов поехали за границу по легальным паспортам, — рассказывала Крупская в своих мемуарах, — но в Мюнхене было решено жить по чужим паспортам, вдали от русской колонии, чтобы не проваливать приезжающих из России работников и легче отправлять нелегальную литературу в Россию в чемоданах, письмах и пр.

Когда я приехала в Мюнхен, Владимир Ильич жил без прописки у этого самого Ритмейера, назывался Мейером. Хотя Ритмейер и был содержателем пивной, во был социал-демократом и укрывал Владимира Ильича в своей квартире. Комнатешка у Владимира Ильича была плохонькая, жил он на холостяцкую ногу, обедал у какой-то немки, которая угощала его мучными блюдами. Утром и вечером пил чай из жестяной кружки, которую сам тщательно мыл и вешал на гвоздь около крана.

Вид у него был озабоченный, все налаживалось не так быстро, как хотелось. В то время в Мюнхене кроме Владимира Ильича жили: Мартов, Потресов и Засулич. Плеханову и Аксельроду хотелось, чтобы газета выходила где-нибудь в Швейцарии, под их непосредственным руководством. Они, в первое время и Засулич, не придавали особого значения «Искре», совершенно недооценивали той организующей роли, которую она могла сыграть и сыграла; их гораздо больше интересовала «Заря».

«Глупая ваша «Искра», — говорила вначале шутя Вера Ивановна. Это, конечно, была шутка, но в ней сквозила известная недооценка всего предприятия.

Связи с Россией очень быстро росли. Одним из самых активных корреспондентов «Искры» был питерский рабочий Бабушкин, с которым Владимир Ильич виделся перед отъездом из России и сговорился о корреспондировании. Скоро приехал из Иваново-Вознесенска представитель «Союза» («Северный рабочий союз») — областное объединение социал-демократических организаций Владимирской, Ярославской и Костромской губернии. — Б. О.-К.) Носков.

Приезжали в Мюнхен и другие, еще до моего приезда был в Мюнхене Струве. С ним дело в это время шло уже на разрыв. Он переходил в это время из стана социал-демократии в стан либералов. В последний приезд с ним было резкое столкновение. Вера Ивановна подшила ему прозвище «подкованный теленок». Владимир Ильич и Плеханов ставили над ним крест. Вера Ивановна считала, что он еще не безнадежен.