Дмитрий Силкан - Владимир Высоцкий. Человек народный

Дмитрий Дарин:Часто Высоцкому противопоставляют неких «мастеров стиля» — шестидесятников. Хотя, считаю, что последние — поэты больше «по диплому», деланные. Если вспомнить такие вещи, как «Лонжюмо» Вознесенского или «Братская ГЭС» Евтушенко, — то видно, что это был чистый социальный заказ. Я не говорю, что у них там вообще не встречалось хорошей поэзии. Нет, прорывалась порой. Но они — поэты придворные, поэтому и не интересовались правдой или самим народом. Они занимались собой в искусстве или искусством в себе. И все это при профессиональной, даже порой мощной поэтической технике — этого нельзя отнять, конечно.

Шестидесятников, как наиболее заметный «поэтический пласт» второй половины ХХ века порой рассматривают как некий эталон. Мол, вот: действительно новое, яркое явление — созданное если не гениями, то, по крайней мере, редкими поэтическими талантами! Отсюда и ожидаемые сравнения с Высоцким — одно ведь время, одна поэтическая аудитория слушателей!

И вовсе неслучайно так часто сравнивают переполненные стадионы шестидесятников — с неизменными аншлагами на концертных выступлениях Высоцкого! Впрочем, чаще — не в пользу нашумевших в массовом восприятии стадионов.

Константин Кедров:Так называемая поэзия шестидесятников — несколько искусственное явление. Взять хотя бы все эти легенды о переполненных стадионах… Да, стадионы были переполнены, но только тогда, когда это требовалось Хрущеву. Это ему надо было создать тогда заслон против сталинистов, против Молотова и так называемой антипартийной группы, которая хотела его сместить. Он дал указание, и народ стали централизованно свозить на стадионы. В каком-нибудь институте или на заводе говорят: «Хотите на вечер? Вам даже автобус дадут». Вот так и родился миф о всех этих переполненных стадионах. То есть они действительно были заполнены до краев. Но туда свозили народ с заводов. И солдат с воинских частей. А кто хотел туда попасть сам, — его даже и не пускали.

Кстати, для ряда экспертов, которых я попросил прокомментировать эти слова, они выглядели несколько неожиданно. Слишком уж оказался живуч расхожий миф о пресловутой оттепели, активно продвигаемый в 90-е годы. Но Константина Кедрова нельзя обвинить в отходе от либеральных ценностей! Он — чуть ли не самый известный в новой России литератор, последовательно отстаивающий идеи либерализма и «бескрайней» свободы отдельно взятой личности!

Константин Кедров:Про стадионы шестидесятников — это не раз Вознесенский рассказывал. А к тому же, мы сами были участниками всего этого процесса, все сами видели. На предприятиях, — как говорится: в трудовых коллективах — распространяли билеты на выступления поэтов. Это — с одной стороны. А с другой стороны — были толпы желающих купить лишний билетик перед началом выступления. Пытающиеся выманить его у тех, кого власти наметили свезти по разнарядке. А всякая интеллигенция да полуинтеллигенция — мечется, спрашивает билетики. Вот так и зародился этот миф о том, что в шестидесятые годы вдруг все, массово, заболели поэзией.

И в этом смысле, концертные залы Высоцкого — куда не только никого централизованно не свозили, а порой даже и не давали банальную афишу — выглядят гораздо убедительнее. Особенно с учетом малого количества звездных стадионных выступлений шестидесятников, и практически нескончаемыми концертами Высоцкого — во всех городах и весях тогдашнего СССР.

Алексей Певчев:По охвату аудитории, по своему влиянию на огромную аудиторию — людей, подобных Высоцкому, в нашей стране просто не было! Высоцкий не просто важнейшая часть «магнитофонной культуры» последней трети ХХ века — а пожалуй, главная ее часть! Ну, а уж андеграундная культура доказала свою стойкость и значимость — по сравнению уже с большинством образцов официальной радио, телевизионной, газетной, книжной и прочими официозными институциями того времени».

И вовсе не случайно сами видные шестидесятники отмечали приоритет Высоцкого в плане народной популярности!

Константин Кедров:Вознесенский много раз в разговоре восхищался Высоцким. У Андрея было одно удивительное свойство: для него все, что имеет массовый успех, — это уже безоговорочная победа. А при этом, успех после смерти — все пустая иллюзия… Он много раз говорил: все надо достигать именно сейчас, потом — ничего не будет! И буквально восторгался Высоцким — именно из-за резонанса, который тот вызвал в народе. Однажды Вознесенский мне сказал: «Никто не знает, что такое поэзия, но среди всяких других определений есть еще и такое: поэзия — это энергия. Она может выражаться в стихах, может выражаться в поведении». Вот в этом смысле — Высоцкий гениальный поэт! У него жизненная энергия была просто бешенная!

Важно отметить, что и другие авторитетные поэты того времени отмечали приоритет Высоцкого.

Галина Нерпина:Бродский невероятно ценил Высоцкого. Он и говорил, и писал, что Высоцкий — настоящий поэт. Он ценил его гораздо выше, чем Вознесенского и Евтушенко.

Но даже если отставить в сторону все споры о литературном значении творчества Высоцкого, не пытаться выискивать огрехи и недочеты в его текстах — то невозможно не признать как минимум культурное значение его творчества, его влияние на советскую культурную ситуацию в целом!

Александр Ф. Скляр:Высоцкий — выдающийся русский поэт, который жил волею судьбы в советское время. Но он гораздо шире советского поэта, намного глубже его. Высоцкий — поэт в самом высоком смысле этого слова! Соглашусь — возможно, он неравнозначен в своем творчестве. Но ни один из великих поэтов не бывает равнозначным во всех своих произведениях.

Думаю, вряд ли покажется странным, что чем больше времени проходит с момента ухода Высоцкого из жизни, тем его значение — именно как поэта! — становится все шире. Вспомним, что другой великий поэт как-то воскликнул: «Большое видится на расстоянии». Пусть даже это расстояние — время…

Сергей Нырков:В значительной мере в произведениях Высоцкого всегда присутствует неожиданная новизна. Практически в любом стихотворении — или образ, или словосочетание, или выражение. Эта новизна и удивляла поэтов-современников: они считали ее отходом от канонов — и чуть ли не проявлением некого дилетантизма. Потому, что все были воспитаны на Светлове, Смолякове, на других поэтах 30-х годов. Была мода на этакую холодность, отстраненность, созерцательность — все подавалось несколько так свысока. А здесь — такая яркая эмоциональность, такой психологический накал, такое страстное слововыражение. Такое сопереживание и вовлеченность в текст! Поэтому и трудно было воспринять его революционную новизну, в выгодном свете отличавшуюся от сложившихся косных форм. Поэтому проще всего было обвинить поэта в непрофессионализме. Но вот, проходит всего каких-то двадцать лет, и все это начинают воспринимать не как странное дилетантство, а именно как гениальность!