Сигэнори Того - Воспоминания японского дипломата

Имея в виду примеры такого рода, я, будучи послом в Москве, вступил в 1939 году в переговоры по поводу Номонханского инцидента только после того, как получил из Токио заверения в том, что правительство не допустит разрастания инцидента в войну даже в случае провала усилий, направленных на достижение перемирия. Что же касается переговоров с США, то вполне можно было ожидать, что в случае их провала разногласия выйдут из-под контроля, и тогда вероятность войны между двумя странами, бесспорно, станет вполне реальной. Поэтому, используя любую возможность, я настаивал на том, что нам не следует начинать переговоры, не будучи готовыми в случае необходимости пойти на большие уступки по двум главным пунктам разногласий, т.е. по Трехстороннему пакту и по "Китайскому инциденту”. Как бы там ни было, я не мог понять, почему подходы к решению "Китайского инцидента" с помощью США могут оказаться, как ожидалось, более плодотворными, нежели наш прямой контакт с режимом Чан Кайши. Наряду с этим мне было совершенно ясно, что Чан Кайши не станет иметь с нами дело до тех пор, пока существует нанкинское "правительство".

На этом этапе, в апреле 1941 года, до того, как я услышал что-либо еще о японо-американских переговорах, министр иностранных дел Мацуока вернулся в Японию после визита в столицы государств "Оси" и в Москву и был встречен рукоплесканиями за подписание советско-японского Пакта о нейтралитете. Сам Мацуока пребывал в состоянии кипучего энтузиазма, о чем свидетельствовало, помимо прочего, и его публичное выступление в зале Хибия, где он громко превозносил "Ось" и ее руководителей. Слухи о переговорах с Соединенными Штатами возобновились.

Вообще-то, они и начались примерно в это время, но мне об этом известно не было, поскольку все предприятие классифицировалось как "секрет государственной важности”, и любой, ответственный за подрыв безопасности в связи с ним, подлежал суровому наказанию. Я же не обладал ни точными знаниями о происходящем, ни правом расспрашивать тех, кто был осведомлен. Не имея информации о политике правительства, я питался лишь отрывочными сведениями из политических, деловых и журналистских кругов, которые проявляли живейший интерес к этому вопросу. В конце мая, узнав, что политика правительства предусматривает неукоснительное соблюдение обязательств по Трехстороннему пакту и сохранение достигнутого на континенте со времени "Маньчжурского инцидента", я испытывал большое беспокойство в связи с перспективами переговоров и мог лишь надеяться, что каким-то чудом они пройдут успешно. Весна сменилась летом, и я после долгого перерыва вновь поехал жить в горы, в Каруидзава 1, откуда периодически наезжал в Токио. В Каруидзава я иногда принимал гостей, и они, интересуясь японо-американскими переговорами, которые к тому времени стали главной национальной проблемой, спрашивали мое мнение о них. В ответ я лишь мог повторять, что не имею информации, но горячо молюсь о благополучном исходе.

1Небольшой город в горах префектуры Нагано в 100 милях к северо-западу от Токио. С давних пор излюбленное место летнего отдыха дипломатов, иностранцев и состоятельных японцев. Во время войны многие представители этих кругов укрылись в Каруидзава, чтобы избежать трудностей городской жизни, а затем и воздушных налетов.

Как-то раз, когда я в очередной раз приехал в Токио, меня атаковали репортеры и принялись расспрашивать о возможности войны между Россией и Германией. Об этой возможности в то время уже поговаривали, и наше правительство, как считали репортеры, в нее всерьез не верило. Не надо было быть ясновидящим для того, чтобы предсказать, к чему шло дело, и я изложил репортерам причины, в силу которых считал войну вполне вероятной. Вскоре после ее начала репортеры пожаловали вновь. На этот раз их интересовали перспективы войны, ибо немцы хвастались, что через несколько недель возьмут Москву и свергнут советское правительство. Я ответил, что каким эффективным ни было бы вторжение, сомнительно, чтобы немцы смогли захватить Москву за несколько недель или чтобы советское правительство можно было с легкостью довести до развала даже в случае падения Москвы: русские готовы перенести столицу в промышленный регион к востоку от Урала и продолжать сопротивление оттуда.

Война между Россией и Германией началась 22 июня 1941 года. В первые дни поползли различные слухи: дескать, Мацуока, невзирая на Пакт о нейтралитете, настаивает на нападении на СССР; правительство и высшее военное командование совместно изучают идею нашего броска на север или на юг; наши силы в Маньчжурии в срочном порядке получают подкрепление, и т.д. Но ни один из таких слухов не получал подтверждения. Самую большую тревогу вызывал у меня, однако, ход японо-американских переговоров. Поначалу, как говорили, они были многообещающими, но к концу июня, когда началась война между Россией и Германией, стало ясно, что прогресс невелик. В начале июля стали даже говорить о том, что, пока Мацуока не оставит пост министра иностранных дел, переговоры продолжаться не могут. Действительно, вскоре последовала его отставка: 18 июля был сформирован третий Кабинет Коноэ, в состав которого вошли в основном те же лица, которые пребывали во втором Кабинете, но Мацуока среди них отсутствовал. Непосредственно перед этим я услышал, что японские войска двинутся на юг Индокитая. Известие меня изрядно удивило, но я полагал, что со сменой кабинета от этого плана откажутся. И все-таки к концу июля он был реализован, после чего президент Рузвельт немедленно приказал заморозить все японские активы в США и 26 июля ввел эмбарго на экспорт нефти в Японию.

Вскоре после этих событий один высокопоставленный представитель правительства конфиденциально поведал мне, что столь суровых последствий там не предвидели. Такая наивность меня просто обескуражила, но, как говорил мне один из директоров Иокогамского Банка, человек, который, казалось бы, должен разбираться в международных делах, даже он не ожидал, что США прибегнут к таким крайним мерам возмездия. После введения эмбарго ВМФ не без оснований стал испытывать острое беспокойство в связи с тем, что накопленный двухлетний запас топлива не получит пополнения и постепенно будет исчерпан. Теперь японо-американские переговоры уже не вращались только вокруг проблемы Китая, а подвели США и Японию к прямой конфронтации.

Периодически я встречался с новым министром иностранных дел адмиралом Тоёда 1, который сменил Мацуока, но ничего конкретного о переговорах, кроме того, что они не идут удовлетворительно, от него не услышал. Я пришел к выводу, что на деле переговоры зашли в тупик, и что предложение принца Коноэ о личной встрече с президентом Рузвельтом было отвергнуто. В дипломатических кругах воцарились пессимистические настроения. В то же время тон прессы в отношении Англии и Америки становился все более непримиримым. Пропаганда вооруженных сил, по всей видимости, успешно обманывала народ, призывая целиком и полностью положиться на могущество родины. Повсеместно можно было наблюдать проявления показной храбрости, звучали призывы "не упустить предоставляемую раз в тысячу лет возможность" прославить Японию, не уклоняясь от войны с Англией и Америкой. Я по-прежнему продолжал настаивать на необходимости предпринять все возможное для успеха переговоров, и вскоре представители жандармерии "Кэмпэй" [67] Адмирал Тоёда Тэйдзиро (1885-1961) после долгой карьеры на флоте, в ходе которой он, помимо прочего, несколько лет в середине двадцатых годов занимал пост атташе в Лондоне, вышел в отставку, затем был министром торговли и промышленности и министром по делам заморских территорий во втором Кабинете Коноэ и министром иностранных дел в третьем Кабинете Коноэ. Впоследствии, в 1945 году, занял пост министра военного снабжения в Кабинете Судзуки, после чего занимался бизнесом. Снискал себе репутацию одного из самых способных флотских офицеров своего времени, чьи взгляды отличались наибольшим космополитизмом. [68] Жандармерия ("Кэмпэй") — номинально примерный аналог американской военной полиции, обладала, в отличие от последней, широкими полномочиями в сфере "контроля над мыслями" и цензуры и пользовалась значительной автономией. стали регулярно навещать меня два-три раза в месяц, чтобы ознакомиться с моими взглядами. Сдается, они считали необходимым держать меня под наблюдением.