Святослав Тараховский - Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

— Многие, но не все, Олег. А предателей много, обязательно донесут. Глуповато, Олег.

— Глупость замечательная, — сказала возникшая в комнате Вика чудесным образом, через подслушивание, оказавшаяся в теме. — Массового восстания все равно не будет, а отдельных подписавших дед с удовольствием уволит — или вы хотите доставить ему удовольствие?

«Она права», — быстро подумал завлит и вспомнил, что великий дед — прирожденный охотник, вспомнил его главный критерий при отборе новой пьесы. «Для меня главное, — всегда говорил Армен Борисович, — не идеи, идеалы, сюжет — но, чтобы в пьесе был след, запах, тропа, дикость и кровь, чтобы в пьесе, как на природе, свободно жили двуногие, то есть мы с вами». «Сцена — вольер зоопарка, — часто повторял он, — зрители — посетители, которым должно быть интересно за животными наблюдать». Вика сто раз права, еще раз подумал завлит: там, где след, запах, тропа, там, значит, близко дикость и кровь — он уволит и словит охотничье удовольствие первобытного человека. Да и носит он в жизни и в театре почти охотничий гардероб: никогда пальто, пиджаки и галстуки, но всегда куртки, свитера и тяжелые башмаки-следопыта. Поимка и травля обычных людей — ему в кайф, удовольствие и балдеж.

— А может, анонимку?.. — осторожно предложил он. — Тоже ведь сильное отечественное средство.

— Анонимку министр читать не станет, — отрезал Саустин. — Прошли, к несчастью, те времена.

Пауза образовалась мерзкая, холодная, пустая, подводящая черту. Идей не было, идти вперед было некуда. Завлит с хода махнул рюмку и мужественно сдался.

— Приехали, господа, — сказал он. — Вернулись в начало. Ничего не поделаешь, надо искать пьесу. Суперпьесу. Бомбу.

— Ты найдешь, а мы пока пообождем, да? — предположил Саустин. — Притаимся за кулисами, будем зубы точить. Переживать его успехи, шипеть и тихо ненавидеть.

— Высокая миссия, — фыркнула Вика.

— Успокойтесь, артисты. Успеха в любом случае не будет, — ядовито сказал завлит и удивился собственному яду. — Он любую хорошую пьесу загробит, как он делает всегда. Зависнет на репетиции, влезет по-барски в режиссуру и развалит любой спектакль. Помните, что было с русской классикой?

— Все равно, наша миссия высока, — сказала Вика. — Вы хотите его свалить? Но хорошая пьеса, эта ваша супербомба, еще как-то может вывезти спектакль к удаче. А вот если мы сыграем с ним тонкий детектив, если мы худрученка нашего заманим как охотника в западню и…

— Говори, милая, говори. Вещай!.. — Саустин спонсировал Вику мокрым поцелуем, который она незаметно промокнула обшлагом платья.

— Послушайте меня, мальчики. Надо дать ему плохую пьесу, отстой, а на премьеру пригласить министра, — уверенно сказала Вика. — Вот это будет ход. Хлопок в ладоши, хлопок под зад, и театр — без госфинансов! Кто виноват — худрук! Что с ним делать? Гнать! Так подумает министр! Ваше время кончилось, господин худрук!

— Умно! — возбудился эмоциональный артист. — Ах, как умно, задорно, весело! Пусть ставит говно. И проваливается с треском. И падает с трона! — Он снова спонсировал Вику поцелуем, которому для осушения снова понадобился рукав платья.

Но завлит остался недоволен предложением. Тонкий женский детектив, подумал он. Детский сад.

— Плохую пьесу он ставить не будет, господа, — сказал он. — Не забывайте, с кем мы имеем дело. Монстр он, ребятки, чистый театральный монстр. Талант, который так просто природой не дается, и одновременно — чудовище. Великий и ужасный. Народный мастодонт республики. И еще, по определению, победитель жизни — вспомните скольких министров он пересидел? Нет, не возьмет он плохую пьесу, отвечаю, не возьмет.

Вика загадочно улыбалась, качала умной головой.

— Прямолинейные мои мальчики, — сказала она. — Не годитесь вы для заговора, хитрости вам не хватает. В том-то и оригинальный секрет идеи, что плохая пьеса должна быть яркой, завлекательной по форме. Как звонкие бусики, как цветные тряпки — лоскутки, на которые западают простые наши городские туземцы, как пустой треск рок-концерта, как фейерверки над Москвой, как сама наша жизнь, в которой, вспомните Шекспира, «много шума, нет лишь смысла»!

— Он-то не простой туземец, — буркнул Осинов. — Сразу все просечет. А меня выгонит.

— А мы-то на что? — тихо возмутилась Вика. — Вот тут и должен сработать наш оригинальный заговор, все мы! Завлит по своей части, мы — по своей, актерской, а я еще и по своей, женской.

— Не понял? — напрягся Саустин. — Что ты имеешь в виду?

Вика изменила голос, манеру, пластику движений — с ходу превратилась в ласковую кошку, обольстительную женщину — она была хорошей актрисой.

— Жена у него зависла в Штатах, он одинок и симпатичен. Он нуждается в уходе — тарелку супа вовремя дать, пилюлю, градусник, да просто улыбнуться и при этом ввернуть слова о пьесе — я знаю, что нужно делать. Я обложу его теплыми подушками внимания, укрою одеялом лести, согрею руками нежности…

— Не перегни палку, дорогая, — сказал премьер.

— А если перегну? Чуть-чуть, ради дела… — но тут Вика посерьезнела. — Уговорить его надо, убедить, очаровать. И подставить… Он поддается уговорам — вспомните, что было с русской классикой?

— Не будем о прошлых победах, — мрачно вставил Осинов.

— Уболтать его надо, — продолжила Вика, — что пьеса хороша, что идеально ложится на труппу, что в ходе репетиций вы, Армен Борисович, как мастер, все сможете поправить, что пьеса, может, и не гениальна, зато она открывает тему и тропу, по которой потом побегут другие, и так далее, и так далее. Хороший режиссер телефонную книгу может поставить, а вы, Армен Борисович, режиссер выдающийся, мы в вас верим и так далее, так далее. Он начнет репетировать и…

— И-и-и?! — сладострастно подхватил Саустин. — Что?

Нежными ласковыми руками, лицом и безупречной фигурой она изобразила то, что означало в ее понимании его «и-и-и…»

— И палку я не перегну, я все это сделаю ради вас… — Вика очаровательно улыбнулась Саустину…

— Сдаюсь. Делай, — поднял верх руки мыслитель Саустин. — Перегибай. И пусть поможет тебе моя святая ненависть! Подчеркиваю — святая!

— Мы поможем, — поддакнул Осинов.

Ему понравились викины рецепты. Ему понравилось, что она фактически возглавит их мужской, прямолинейный сговор. Женщина в головке заговора всегда хорошо, подумал он. Женщина — это наблюдательность, внимательность, аккуратность, интриганство и беспощадность. «Вспомните 18-й век в России!» — всегда внушал он собеседникам. Кто интриговал, воевал и побеждал, кто создал блестящую славу отечеству? Императрицы, женщины, дамы! Шерше ля фам, господа!

Снова возникла короткая пауза, но совсем по духу другая. Пауза энтузиазма и легкой веры. Саустин и скептик Осинов, который, казалось, тоже проникся идеей, пользуясь моментом, по очереди целовали Вику отчего рукав ее платья заметно отсырел.