Святослав Тараховский - Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

Кабинет был открыт, и снова распахнуто было окно и людская канитель ползала внизу, и ветер перемен трепал гениальные музыкальные шторы. И снова никто не дышал в кабинете.

— Армен Борисович! — громко позвал Саустин.

— Армен Борисович, извините, это мы… — мягче повторил Слепиков, но результат был таким же.

— Кабинет, где исчезают худруки, — блеснул Осинов, аллюзивно повторив название известной пьесы Шоу.

Трубы и тревога. Трубы и тревога. В зале начинался суровый Лир.

— Татьяна увезла, — предположил Саустин. — Самолет, и в Америку.

— Или друг его, Артур — в Ереван, — поддержал идею Слепиков. — В общем, кто-то помог ему быстро уехать.

— Он обязательно объявится, — сказал Осинов. — Когда имеешь дело с легендой, обычные мерки не годятся, — добавил он, и никто ему не возразил.

Режиссеры и Осинов, не добившись правды, покинули начальственный кабинет и разошлись по рабочим местам на время спектакля — согласно штатному расписанию театра, утвержденному исчезнувшим худруком.

Иван Гордиенко волновался сегодня больше обычного, он тоже видел прощание Армена — в честь события Лир второй, теперь первый, позволил себе четыре булька из заветной королевской фляжки и подумал, что, если нужно, он по такому случаю может и добавить.

Завлит снова увидел Армена очень не быстро, лет через пятнадцать, когда в нижнем фойе театра заново открыли фотогалерею и в центре, среди фотографий актеров, прежних и нынешних, повесили портрет основателя театра Армена Джигарханяна.

Обычные седые усы, обычные густые брови, щелки обычных лукавых глаз, готовых к улыбке.

Ничего в нем не было.

В нем было все.

Как живой, сказал себе Осинов. Сейчас что-нибудь скажет про лучшего друга артистов, предложит коньяк или височки, и выкурить сладкую. Височки и сладкая — любимые слова. Не считая Рабиновича.

Руководил развеской лично главный режиссер Олег Саустин, сухонький, по-прежнему стремительный, легкий.

Задышливый Осинов с помощью указки — палки для ходьбы, указывал ему на недостатки на стене и говорил «хорошо», когда это было хорошо.

— А помнишь, — вдруг спросил он у Олега, — любимую арменовскую байку про то, что в конце все всегда бывает хорошо?

— Обидно, мимо прошло, — сказал Олег. — Огласи, Иосич!

— На похоронах могильщики, опуская гроб в могилу, держат его на веревках. — Левее, Саркис! Чуть отпусти веревку — командует главный второму, молодому, неопытному. — Так, теперь правее, подтяни чуть-чуть, Саркис. Вот, поехали-поехали, — хорошо идет. Видишь, и встал хорошо. Учись, Саркис и запомни: в конце концов, все всегда бывает хорошо.

— Гениально, — сказал Саустин. — Готовая мизансцена!

— Часто Армен повторял. Называл главной притчей жизни.

Не сговариваясь, оба долго смотрели на портрет Армена.

— Ну что, по пиву? — предложил Саустин. — Как всегда?

— Не могу. Знаешь ведь.

— Извини, никак не привыкну. Ну, тогда безалкогольного! Нулевку!

Осинов засмеялся, указал на Армена.

— Безалкогольное пиво, презерватив и кожзаменитель — первые показатели конца света. Кто сказал? Джигар сказал.

Оба умолкли. Театр кончился, на обоих наехало время.

— Большое было время, — сказал Осинов.

— Незабвенное, — добавил Саустин.

— Он был незабвенным, — завершил Осинов.