Святослав Тараховский - Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

Зал заполнялся. До начала спектакля оставалось двадцать минут.

Время — несовершенно придуманная категория. Для кого-то оно бежит, для кого-то стоит на месте и убивает.

Воды — нет, сладкие кончились.

Сидеть в машине невозможно.

Скорая подъехала, но инспектор ДПС, так ему казалось, по-прежнему был нетороплив.

Общаться с Татьяной невыносимо. Что бы она ни сказала, все упиралось в премьеру и Лира. Нарочно?

Артур! Цават танем! Как он, старый дурак, мог его забыть, как мог не позвонить!

Артур, армянский его дружище, творец спасительных чудес. Если не он, никто не поможет.

Артур — чудо сразу ответил и с ходу сообщил, что уже подъезжает к театру.

Пришлось ему все рассказать.

— Я понял, — со сжатой энергией ответил Артур. — Будьте на месте. Я скоро.

Жизнь сжалилась и сохранила Армену нервы.

Он постоянно был на телефоне с Саустиным и Осиновым, отслеживал время и, когда все стало очевидно, отдал распоряжение: начинайте без меня.

Но он никогда не узнает, как битком заполнился зал.

Как нетерпеливая публика, спустя десять минут после семи, начала раздраженно аплодировать и даже посвистывать.

Как четверть восьмого к людям вышел Осинов и все, как есть, ей поведал об Армене и происшествии.

Как народ, под крики «верните деньги!» взвыл, затопал ногами, а кое-кто решительно направился вон.

И, наконец, как в половине восьмого, Саустин и Слепиков, переговорив между собой и еще раз созвонившись с Арменом, дали команду машинисту сцены, отвечавшему за занавес.

Запели трубы, застучали барабаны, закричали глашатаи, и занавес пошел вверх.

Неверующий Осинов перекрестился и прошептал: «С богом…»

Лир-Гордиенко вышел на авансцену недрогнувшими — спасибо булькам — ногами и прокричал во все горло измученной ожиданием публике:

— Не спит в ночи король английский! Проблемы жалят сердце, истязают ум!..

Первые же слова Шекспира волшебно утихомирили публику.

Сперва был нарастающий стрекот и птичка вертолета, замеченная в небе. А потом птичка стала снижаться.

На осознание такого явления не было времени ни у Армена, ни у ДПС, ни у других участников дорожно — транспортного происшествия.

Интуиция художника и вера в Артура подсказали Армену — это чудо и это за ним! Цават танем!

Ключи и несколько слов брошены Татьяне, и вот он уже бежит к вертолету и даже опережает пилота, не успевшего вылезти из кабины.

— Это я, я! — крикнул Армен. — Вы от Артура?

Больше слов не понадобилось.

Птица была маленькой, на двоих.

Через несколько минут перепоясанный ремнями безопасности Армен стал ее частью и поднялся в воздух. «Народный, блин, артист, — сказал он себе, — в том смысле, что лечу над народом — все правильно».

Это был его первый, жуткий и прекрасный полет над бытом и мыслями. Полет, после которого человек всегда становится лучше, потому что смотрит на все земное и необязательное с высоты неба.

Премьера уже шла.

И даже набирала ход.

Спустя четверть часа раздались первые нестройные аплодисменты.

Спустя полчаса Осинов и Слепиков осторожно пожали друг другу руки. И Саустин им подмигнул.

И артисты спектакля, словив, как это умеют делать только артисты, общую атмосферу, забыли себя, горожан двадцать первого века, перенеслись в ставшую своей Англию и добавили представлению общего вдохновения.

Армен опоздал на полчаса, и понял, что это и есть актерский его финал.

Бескровный, тихий, мирный, как смерть во сне, которая дается редким и избранным. Собственно об этом ты и просил.

Вчера живой, сегодня нет, пробираясь по боковой лесенке думал Армен, значит, заслужил ты такую награду, артист, спасибо.

Однако перед входом в театр успел позвонить Артуру и Осинову, сообщил, что уже в театре и в перерыве будет у себя.

В каморке осветителей, кивнул мастеру света и — все внимание на сцену, где громыхал Лир. И только потом, оглянувшись на легкий шорох, заметил за собой фигурку. Ее, прежде любимой музыки, вжавшуюся в стену.

И тут достала, пора убивать, подумал он, но вслух не озвучил. Хранил тишину, смотрел спектакль.

— Я знала, ты обязательно придешь, — шепнула она.

— Мешаешь, — вполголоса ответил он.

— Я хотела побыть рядом.

— Уйди, — сказал он. — Мы закончили эту музыку. Я теперь джаз уважаю.

— А мне все равно, — сказала она.

— Я другую люблю.

— Что хочешь делай — не уйду. А если уйду, все равно в тебе останусь — ты вот это запомни!

Он ничего не сказал ей в утешение и в ее же интересах решил ее добить. Для чего повернулся к ней непроницаемой спиной. Что хуже всяких слов и аргументов.

Какое-то время ощущал ее сзади.

А потом она ушла.

Ему понадобилось время и волевые усилия, чтоб окончательно изгнать ее из головы. Интрижка в театре, успокаивал он себя, это нормально, это классика, это даже похвально. Легко пришла, легко ушла — дыши дальше. «Интрижка? — переспросила его мама. — Когда-то, сын, ты называл это последней любовью — нестоек ты, Армеша, нестоек, ненадежен, непрочен, несовершенен, жесток — и играть так, как раньше, ты уже не сможешь — она у тебя полсилы забрала. И во всем виноват ты сам».

Снова сосредоточиться на спектакле после таких маминых слов ему было непросто, но он себя заставил. Он был большим артистом и безоговорочно верил в сиюминутные, предлагаемые на сцене обстоятельства Шекспира. Автора, которому всегда верил.

Спектакль, в особенности Иван, тронул его как и всю почтенную публику. Он видел все недочеты Лира, видел, где Ваня подвирает, понимал, как сделать интереснее рисунок, где добавить, где убавить, но в общем и целом Иван не подвел. Ваня — неплох, заключил он. И спектакль, похоже, бомба. «Фугас», вдруг выхватил он из памяти недавний пример, да, да, тот самый, но только настоящий фугас! Хороший у тебя театр, Армен. Честный.

Подумал о театре, об Иване — тотчас вспомнил себя. Ты бы смог лучше? — задал себе вопрос и замешкал с ответом. Не знаю, ответил он, артисты не имеют права соревноваться и оценивать друг друга, их оценивают зрители. Ваня — мягче, я — жестче, мы оба подходим для Лира, все дело в режиссерском подходе.

Думал честно именно так и отмахивался от внутреннего голоса, который шептал, что да, ты сможешь — столько только тебе захотеть, ты сможешь лучше.

Еще до антракта спустился к себе.

Кабинет был вычищен, вымыт и выглажен. Меня, похоже, всегда ждут, подумал он и потеплел. Опустился в любимое итальянское и зажег сладкую.

Иосич зашел не как обычно, не вкрадчиво и скромно — он влетел как ураган с вытянутой для приветствия рукой.

— А! — закричал он, вы видели спектакль? И как вам, шеф? Гениально! А сейчас срочно для вас — еще одна гениальная идея!