Святослав Тараховский - Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

Три последовавших дня он действительно прожил просто и счастливо. Оторваться не мог от извилистой речки, финтившей внизу под горой и напоминавшей ему детство и Армению, заново открывал для себя лес, еловый сумрак, комариные писк над ухом и лесное чудо — грибы. Их, белых и красных крепышей, он набрал корзину и потом с большим удовольствием, под жар печки и ледяную водку, на пару с Татьяной употребил в жареном виде и фантазией вернувшейся сказки.

Его счастливая жизнь кончилась внезапно, как, впрочем, всегда кончается в человеке счастливая жизнь.

За четыре дня до премьеры далекий, почти изгнанный фантом театра неожиданно превратился в нем в ощутимую реальность, в ноющую, растущую, в ни на минуту не покидающую душевную боль. Он уже не думал о природе, о счастье покоя и одиночества. Спал плохо, а, если все же засыпал, просыпался с одной и той же мыслью.

О спектакле.

Но и этого было мало — он вдруг реально ощутил в себе кошмарное желание сыграть короля. К нему вернулись слова и монологи, и целые куски роли, руки и ноги стали ходить как у Лира — он начал в себе это подмечать. Чертовщина и наваждение, магия Шекспира, думал он, но поделать с собой ничего не мог. Спектакль, только и думал он, я — Лир, а все остальное: природа, грибы, так называемое счастье и даже Татьяна — бессмыслица. Никто и ничто не сможет помешать моему театру, думал он, даже любимый сраный сахар.

Татьяна замечала его терзания, задавала вопросы, он молчал.

— Что с тобой? — спрашивала она. — Опять?

— Ничего, — отвечал он и просил чаю.

Долго гонял звякающую ложечку по стеклянным краям стакана и впадал в угрюмость. «Ты сможешь так?» — повторял он себе мамин вопрос и в который раз удивлялся тому, что мама знает его лучше, чем он себя сам.

За три дня до премьеры он ответил маме, что не сможет, сломался и позвонил Осинову.

Звонил и дергался словно впервые звонил в театр своему завлиту.

И Иосич, как услышал голос шефа, задергался тоже.

Смартфоны раскалились от заряда эмоций, но оба были сдержанны и малословны. Да здравствует наш театр, автоматом подумал тогда Армен. Все переживания — внутри. Хороший театр.

Спрошено и отвечено было немало. Но ничто из разговора не имело бы смысла, если бы не самая главная озвученная мысль. Армен будет играть премьеру!

— А как же репетиции? — впервые открыто заволновался Осинов.

— Репетирую каждый день, — ответил Армен. — Режиссеры пусть не волнуются, кашлять не будут!

Вашу мать! Осинов взыграл, воодушевился и с новостью тотчас помчался пить пиво с Саустиным и Слепиковым.

Армена же захватили новые здоровые нервы, и, значит, новый смысл. Настроение его переменилось.

— Рабинович, — спросил он Татьяну, — зачем вы сделали обрезание?

— Я — Рабинович? — удивилась она.

— Чистый Рабинович, — подтвердил Армен, — Послезавтра везешь меня в театр. У меня — премьера!

— Ты же решил, сам сказал!.. — Татьяна была поражена.

— Никогда не верь артисту, — сказал он. — Артист — лицедей, клоун и врун — посмотри на меня! Вот что такое настоящий артист.

Он не шутил, и это ей понравилось.

Премьера, так премьера! Ей ужасно хотелось увидеть его в новой работе. Да еще Шекспир!

Весь этот и следующий день он освежал роль. Уходил в лес и там, на нехоженой опушке давал волю голосу, темпераменту, игре и импровизации.

Импровизацию в работе он всегда любил, называл ее «хулиганить», значит, уклоняться от текста и привычных мизансцен и, словно асс в воздухе, летать по роли свободно и играть на таких опасных поворотах и параметрах, что открывая новую выразительность персонажа, поражают и самого актера, и зрителя. Он пробовал — браковал, пробовал — утверждал, чаще браковал, но иногда получалось и неплохо, иногда как у самого Гончарова. Лир должен был получится, говорил себе Армен. Должен.

Если забывал текст — не стеснялся, звонил верному Осинову, и тот был даже очень рад, что участвует в процессе.

В день премьеры, как обычно, встал рано, привел себя в порядок и надел на счастье все тот же любимый старый пиджак. С Татьяной более не шутил, но с каждым часом становился все более замкнутым, грубоватым, отчужденным, все более недосягаемым королем, монархом Британии. Татьяна понимала: большой артист, входит в роль, не обижалась, напротив — рада была.

В Москву выехали вовремя, даже с запасом, он терпеть не мог опаздывающих артистов, сам никогда себе не позволял — Гончар однажды и навсегда отучил молодого армянского артиста, когда в присутствии труппы за опоздание лишил его заветной роли.

Поначалу Армен хотел вести сам, но передумал, отдал ей руль, сам сел рядом, возложил на колени Фила и, прикрыв глаза, повторял текст, чтобы, ни дай бог, не повторилось на премьере то, что было на последней памятной репетиции.

Погода выдалась легкая, облачка на небе — наперечет, забавными кляксами, и дышалось свободно, распахнуто, можно сказать, театрально — все было готово для большой премьеры.

И дорога второстепенная, по которой они тянулись к большому шоссе, была, хоть и узка, зато не загружена.

Ехали быстро, без приключений, приедем раньше, меланхолично думал Армен, пообщаюсь с режиссерами, успокою их, успокоюсь сам, кофейка успею выпить, выкурить сладкую.

Так и эдак рассуждал о премьере Армен, и везде получалось у него хорошо.

Но вот «Солярис» завихлял передком, и Татьяне пришлось тормознуть.

— Запаска есть? — спросил Армен, сразу понявшей в чем дело.

— Есть, — кивнула Татьяна. — Ты сиди, я посмотрю.

Вышли оба. И оба убедились, что правое переднее колесо изрядно сдулось. Армен взглянул на часы.

— Актерское счастье, — сказал Армен. — Все указывает на хорошую премьеру. В багажнике?

— Да, — кивнула Татьяна и почему-то заранее испугалась.

Когда-то в Армении он менял колеса на спор и скорость, быстрее Армена в большой деревне никто не мог переобуть машину «Москвич». С тех пор прошло совсем немного времени — всего-то шестьдесят с небольшим. Но об этом он сейчас не думал, зато всегда подсознательно помнил мамины слова: «Сила к мужчине приходит тогда, когда она нужна».

Открыв багажник, лихо вытащил запаску, бросив ее на асфальт, по отпрыгу удостоверился, что запаска в порядке и задал Татьяне простой вопрос:

— Где у тебя домкрат?

И стало понятно, почему она испугалась. Глаза увернулись, и она призналась, что домкрата у нее нет.

Женщина есть женщина, подумал он и, как кавказский рыцарь, ничего ей не сказал.

«Сила приходит к мужчине…» и тому подобные словеса — он мигом сообразил, что силен, но не на столько, чтоб сменить колесо без домкрата.

Он опять посмотрел на часы и сплюнул смачно, как работяга. Время поджимало, но еще было.