Святослав Тараховский - Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

— Привет, товарищ помполит. Знаем идеи твои. Ты сядь, Иосич, сядь, покалякаем.

Но сесть Иосич не мог. В нем бурлило.

— Если во втором акте выйдете вы сами — интернет… отрубится от восторга, перегорит к матери, как лампочка в туалете!

— Тихо, Иосич, тихо, — говорил Армен, осмысливая последнее предложение завлита. — Я тебя не понял. Кем выйти, куда?

— Лиром!

— Куда? В готовый спектакль? А как же Иван? Как его Лир?

— Так именно! В качестве творческого соревнования! И пусть публика оценит! Мэтр и ученик! Вот это будет шоу!

Армен безжалостно растоптал в пепельнице сладкую.

— У кого-то из нас двоих — каску сорвало — сказал он. — Я даже знаю у кого.

— Нет, вы напрасно, напрасно, шеф — подумайте, как это будет круто!

— А режиссеры?

— Так это их идея! Саустин предложил — Слепиков не возражает.

— Ладно, иди. Иди, я подумаю.

— Извините, времени на обдумывание мало. Двадцать минут антракта осталось. Плюс грим, хотя что я — грим вам не нужен, корона изначально у вас на голове.

— Уйди, подхалим — сказал Армен. — Уйди с глаз, помполит.

— Жду, — сказал Иосич. — Театр ждет. Публика. Поверьте, она придет в восторг! По ногам пустит.

— Лично у тебя каждый раз так происходит. Иди!

Дверь мягко притворилась с внешней стороны.

«Модная, блин, режиссура, на шоу и на сиськах-письках очки набирают. Зря я тогда Саустина не уволил», — думал Армен, глядя в закрывшуюся дверь.

«Лиром я точно не выйду, — думал далее Армен. — Я прав, мама?»

«Ты прав, — сразу ответила мама. — Во-первых, непорядочно, во-вторых, нечестно, даже гадко. А в-третьих… ты теперь полсилы от прежнего Джиги, ты никогда больше не сможешь подняться до уровня собственного Сократа, Стэнли Ковальского, адмирала Нельсона или Нерона — ты уже опоздал, ты не послушал Симоняна и не ушел на полчаса раньше и теперь, если бы ты вышел и переиграл Ивана — что еще большой вопрос — в интернете и медиа обязательно найдутся люди, которые скажут, что ты старое никчемное говно, вся слава которого в неинтересном прошлом».

«Да, — согласился Армен, — ты тоже права, мама, я никогда больше не выйду на сцену. Но как мне быть с молодой режиссурой, как их борзых сдержать, особенно теперь после успеха? Ведь они опять что-нибудь придумают!»

«Не надо их сдерживать, сил у тебя уже нет. Они новые, они другие… Вспомни, как ты спорил с Гончаровым и Эфросом, ты всегда был уверен в своей правоте — так дай теперь этим новым полную молодую свободу».

— Дальше что? — чуть не закричал Армен. — Они и так все вокруг захватили — что будет дальше, мама?

— Ты создал театр — довольствуйся этим, это немалое достижение для одного человека.

— И что мне делать?

Но мамин голос исчез и, как бы он ни пытался ее услышать, связи не стало. Она исчезла, подумал Армен, она исчезла, но, кажется, я ее понял. Мама сошла с ума.

По театру прокатился звонок и дрожь ко второму акту.

И тотчас запикал его телефон. Осинов. Отвечать? Не отвечать?

Не ответил.

И услышал в трансляции начало второго акта. Трубы и тревога, трубы и тревога. Лир.

Театр, подумал он. Мой театр. Я создал его с нуля, собирал по кирпичику, по человечку и теперь он поднялся до Шекспира. Дальше что? Что дальше, старое никчемное говно? Бабу трахнуть ты уже не можешь, сахар победить не можешь, и ноги — да и то с палками — еле таскаешь. Что ты можешь, говно?

Спектакль, он слышал, шел с успехом. Публика включилась, ахала, замирала до полной тишины, кто-то всхлипнул. Публика сопереживала его большим артистам, и это было самое высокое его достижение. Он воодушевился, и мысли его окрепли.

Подойдя к окну, распахнул рамы, вдохнул нагретого городского воздуха и загляделся на сутолоку уличной жизни. Действие, вдруг повторил он себе. Метод физических действий — любимая теория Станиславского. Так действуй, Армеша! На полчаса раньше ты уже не ушел, но еще можешь достойно уйти на пять минут позже. Совершать поступки — вот, что ты еще можешь, и мама, кажется, с ума не сошла. Прости меня, мама.

Большая мысль захватила, вернула к столу.

Достал и полюбовался любимым золотым Паркером, памятью об Америке. И достал лист бумаги.

Подумал и написал несколько коротких строк. Подумал и расписался. Подумал и не стал рвать бумагу. Придавил пепельницей, оставил на видном месте.

— Рабинович, — спросил он себя, зачем вы так поступаете? — Потому что это красиво и потому что я старое никчемное говно. Полный отстой, как говорит мой театральный молодняк…

Успех, успех, успех!

Успех Лира был полным.

Артистов вызывали на поклоны.

Ване кричали браво. Дамы и дамочки разных возрастов дарили ему цветы и, на всякий случай, визитки. Не приученный к успеху Ваня был растерян и трогательно кланялся в разные женские стороны. Воистину аплодисменты есть смысл жизни артиста: убери их, артист сдуется.

Кто-то из публики крикнул: «Худрука!» — «Худрука, худрука!» — подхватил зал, и Осинов стремглав кинулся в кабинет Армена.

Окно по-прежнему было открыто, и ветер звучно трепал его любимые шторы, придуманные, заказанные и повешенные гением Виктории Романюк. «Музыкантши давно нет, вспомнил Иосич слова Армена, а у штор теперь собственная жизнь среди людей — к тому же, Иосич, она была талантлива, а талант в любом случае надо уважать…»

— Армен Борисович! — крикнул Осинов. — Вы где?

Ответа не было.

Иосич огляделся — Армена негде не заметил, прикинув, где он может быть, помчался в буфет, к Галочке. Но и там Армена не было, там угощались другие.

— Шампанское? Коньяк? Виски? По случаю премьеры! — крикнула Осинову Галочка, но ему было не до того.

Публика благодарная, распаренная, расслабленная, вдохновенная и счастливая, понемногу покидала театр.

Осинова узнавали, говорили спасибо, жали руки, а многие благодарные после такой премьеры сразу направлялись в кассу за билетами на другой спектакль такого хорошего театра.

И Иван Степаныч отблагодарил, стиснул влажную осиновскую ладошку своей боевой слесарной лапой — а после, прижав круглого Осинова к себе, жарко продышал ему в ухо, что Лир — неплохо, но «Сирэнь» много крепче к душе прикипела, потому что родная, и народ требует, чтоб большое искусство восстановили.

Понятно, Осинов не нашел его в театре, потому что его уже не было. За несколько минут до финала, приближение которого чувствует любой театральный человек, тем более, худрук, Армен тихо и незаметно покинул любимое детище. Тихо, незаметно и в тайне, как покидают свои войска великие полководцы.

Неподалеку, за углом его уже ждал на своем «Мерседесе» верный Артур.

Едва Армен сел рядом с другом, едва пожал ему руку, Мерседес мягко тронул с места. Куда ехать Артур знал. И Татьяна, вовремя отзвонив, сообщила, что ждет их обоих к ужину на свежую долму.