Святослав Тараховский - Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

— Быстрее, — сказал он.

Выкатил колесо на дорогу и, подняв руку, стал голосовать.

А машины катились как слезы: белые, красные, синие, черные. Проносились с шиком, ароматом и пылью, современные, скоростные, элитные — дед с колесом на дороге мало волновал самый душевный народ в мире.

Публику надо чем-то зацепить, подумал Армен и — слава Гончарову — Армен автоматом вспомнил яростные крики режиссера, обращенные к артистам на самой первой репетиции. «Чем будем удивлять? — кричал Гончар собравшимся артистам, — чем поразим тетю Маню в десятом ряду партера?»

Армен, кажется, нашел ответ.

Оравшего Фила Второго сунул в руки недоумевавшей женщине, себе вместо шапки возложил на голову колесо и — вместе с Татьяной — нагло шагнул на проезжую часть. Лиса Алиса и кот Базилио, мелькнуло у него, хотя хитрости в таком решении не было никакой, а было одно лишь отчаяние.

Первая машина — по тормозам, завизжала юзом, вывернула боком, в испуге унеслась прочь.

Вторая машина объезжала парочку с тихим любопытством, но без остановки.

Остановилась третья.

Родной «Жигуль». Повидавшая жизнь «четверка». Раритет, можно сказать, музей, вонявший выхлопом как большой цементный завод.

И домкрат нашелся у пожилого русского мужика и время, и самое, главное, Армена он узнал.

Они вдвоем справились не хуже Армена в молодости, через двадцать минут «Солярис» был готов к дороге.

Автографом и рукопожатием расплатился Армен с хозяином домкрата, сам сел за руль и придавил гашетку газа.

Машина помчалась быстро.

Но время бежало еще быстрее.

Они все равно успели бы на премьеру, но за пять километров до основной трассы «Солярис» уперся в пробку. Блин! Рабинович, за что мне такое счастье? Я же не еврей!

— Ой, — ахнула Татьяна.

— Выпей гной, — сгрубил Армен. — Извини за слово выпей.

Он заглушил движок и вышел.

Десяток разнокалиберных тачек, сбившихся в непроходимую кучу, канарейка ДПС с проблесковым маячком на крыше, впереди, куда пробрался Армен, на асфальте, рядом с трехосной фурой и битыми машинами лежало нечто, прикрытое пледом.

Царствие небесное, подумал Армен. И куча машин, объехать невозможно.

Что делать, как быть? Что делать, мама? Рвануть по обочине — ДПС за задницу закрючит. Оставить здесь Татьяну с машиной и Филом, пробираться одному? Можно. Не факт, что успею, но можно попробовать. А зачем?

Чертово счастье, подумал Армен. — Судьба играет на кларнете. Я играю Лира. Театр абсурда. Жаль, до этого наш театр еще не дорос, а возможности большие…

Он все время смотрел на часы и психовал.

Сквозь публику, стоны раненых и крови — пробрался к молодому офицеру ДПС, занятому составлением электронного протокола и постоянно отвечавшего на звонки.

— Офицер, — спросил Армен, — когда поедем?

— Минут сорок, когда разгребут, — бросил офицер и снова приклеился к смартфону. — Скорая? Где вы, орлы?

— Сынок, — предложил Армен, — а если я по обочине, самым тихим…

Офицер показал ему спину.

— Сынок, у меня спектакль, премьера! — крикнул Армен. — Я играю короля!

Офицер отмахнулся.

Не узнал, подумал Армен. Нормально. Коротко живет слава. Тем более, чужая.

Посмотрел на часы, вернулся к машине, выпил воды из припасенной Татьяной бутылки и почувствовал, что это абзац.

— Абзац, — сказал он Татьяне.

— Абзац, — подтвердила она и добила воду из бутылки. — Что делать будем, Армен-джан?

— Оставлю тебя и кота в машине, сам дойду до трассы, поймаю попутку до Москвы.

Она смолчала, и он понял, что никогда так не поступит.

Слава богу, есть Ваня, подумал он, слава богу, театр он не подведет, а Лира, если не срастется сегодня, сыграет на втором спектакле.

Достав смартфон, взвесил его на ладони, как судьбу, и набрал заветный номер.

Он обрисовал ситуацию и постарался унять ответный стон Иосича. Сказал, что постарается успеть, но гарантии дать не может, распорядился, чтоб они там, в театре решали проблему по ситуации, но чтобы премьеру ни в коем случае не отменяли, потому что есть Иван.

Конечно Иосич завибрировал, а через десять минут завибрировала вся труппа и режиссерская головка театра.

Огромная настенная афиша, с которой, приглашая публику, на большую улицу смотрел страдающий народный артист в роли короля Лира, превращалась в фейк. Одно дело Армен, совсем другое — Иван Гордиенко, и люди, в лучшем случае, спросят, в худшем, начнут сдавать билеты, и будет скандал наяву, а в соцсетях, как принято, по товарищески и разнообразно обгадят. Все это в секунду прокинул в своей шекспировидной голове Иосич и снова негромко застонал как раненый в заповедную мякоть.

Однако был приказ. Отменять премьеру за два часа до начала равносильно было самоубийству театра, никто об этом не заикался. Ни Слепиков, ни Саустин, ни, понятно, сам Осинов.

За час до начала, когда в гардеробе появились первые зрители — среди них был сразу узнанный Иван Степаныч и его всегдашний актив — и ситуация начала закипать, сообщили Гордиенко, который по уставу театра так и эдак обязан был страховать главного исполнителя и находиться в театре. Он и находился и нашелся в буфете у Галочки, и приказали ему срочно идти на грим и одеваться Лиром.

— Серьезно, что ли? — спросил Иван. — А почему? С какого? Жив же он, надеюсь, здоров?

— Армен задерживается в пробке, — объяснил артисту Саустин.

— Так может успеет еще к началу? — с надеждой переспросил Гордиенко, которому страсть как не хотелось становиться Лиром и подставлять свое несовершенство на первом же спектакле. Он прекрасно понимал, что публика хочет Армена и его, Иваново, появление будет встречено народом, мягко говоря, без горячих аплодисментов.

— Вряд ли, — отрезал Саустин.

Иван был серьезным артистом, но человеком возбудимым и нервным, и нервное напряжение обычно гасил привычным способом: молитвой и заговором.

Пришептывая молитву, он извлек потайную бутылку и запустил в себя первый длинный глоток на два булька.

— Может, еще успеет? — переспросил у Осинова Ваня, но получил ответ, что это исключено.

Тогда для усиления целебной силы молитвы Ваня заговорил ее вторым длинным глотком на три булька и несколько обрел уверенность.

— Ага, — сказал он. — Я переоденусь Лиром, и тут появится худрук — и что, что я скажу?

И вдруг услышал голос.

«Попробуй, Ваня, это твой звездный час. Одолеешь — станешь первым, не одолеешь — так и останешься на подстраховке».

Ваня вертанул головой, но голос не исчез, звучал нарочито, назойливо повторялся, и бывшему офицеру Ивану пришлось подчиниться. «Есть!» — ответил он голосу…

Через полчаса в коридоре посреди артистических уборных, на мягкую ковровую дорожку Виндзорского дворца, украшенную белыми лилиями, ступил сапожок Лира, монарха, короля Англии.