Мён Бак Ли - Чудес не бывает

Когда я восстановился в университете, мне, с учетом моего «опыта», сказали, что я могу окончить, не сдавая выпускных экзаменов. Конечно, я был этому благодарен, но все же мне была не по душе политика университета поскорей избавиться от проблемного студента. Я не мог допустить, чтобы ко мне так относились. Тем более что в тюрьме я много занимался по специальности.

Я сказал, что мне не нужны оценки ни за что, я подходил к каждому профессору и говорил, что буду сдавать экзамен. В университете удивлялись, говоря, что в первый раз видят студента, который отказывается от оценок, которые ему ставят автоматом. Преподаватели должны были из-за меня еще раз составлять экзаменационные вопросы, принимать экзамен, проверять работы, тратить свое время, но никто из них не выказывал раздражения. Я ходил по кабинетам профессоров и сдавал экзамены. В тюрьме я, можно сказать, готовился к экзаменам, поэтому и оценки были хорошие.

Выбор в президенты студенческой ассоциации и события 3 июня, побег и время в тюрьме — за этот год я пережил многое, и чувствовал себя как та куколка, у которой появились крылья.

Были изменения и у нас дома. Как только я перешел на 4 курс, второй брат нашел двухкомнатный домик в районе Хечанг, и наша жизнь в комнатушке на Итэвоне закончилась. Может, потому что мать поняла, что теперь я могу подняться сам, она, являвшаяся главной опорой в моей жизни, решила позволить мне жить самостоятельно. За те 20 лет, с тех пор, как мать вернулась из Японии, у нее не было ни одного спокойного дня, и здоровье ее было подорванным. Какой же диагноз получила бы она, если бы, как я в армии, она прошла медосмотр? Весь ее организм ослаб, особенно сердце было больное из-за постоянных переживаний и тяжелого труда.

Мать пришла ко мне на свидание в тюрьму только один раз. В конце сентября 1964 года. Я не мог появиться перед матерью в одежде заключенного, она итак страдала из-за того, что ее младшего сына осудили. Я попросил у тюремщика разрешения переодеться в гражданскую одежду и вышел в комнату для свиданий.

Мать была в белой траурной одежде. У нее наверняка была и другая, почему же она оделась именно так? Если бы не эта одежда, душа моя болела бы не так сильно. А больная мать изо всех своих сил старалась делать вид, что здорова. Я просто не мог найти себе места. Она посмотрела на мою щетину, а затем в глаза.

— Мен Бак, я думала, что из тебя не будет толку. Но, на самом деле, ты лучше всех. И сейчас я думаю, что ты действовал правильно. Действуй всегда согласно своему убеждению, а я за тебя буду молиться.

Это было все, что сказала мне мать на свидании. И это было впервые, когда она была на моей стороне. Между нами повисла свинцовая тишина, казалось, тяжелее, чем тюремные решетки. Но эта тишина была полна доверия к сыну, а также трепетного чувства благодарности. Мать еще раз посмотрела на меня и отвернулась без слов.

— Еще осталось время.

Тюремщик сообщил, что осталось еще 5 минут, такой сухой показалась ему встреча матери и сына, или ему стало жаль нас.

— Увидела и хватит.

Мать была таким человеком.

Когда она в детстве заставляла меня идти помогать родственникам, с ее стороны не было долгих разъяснений. Достаточно было короткого и четкого указания. Но на свидании, наверное, и матери было сложно сдерживать свои чувства. Она бы просто разрыдалась, если бы дольше смотрела на сына в тюрьме. После этой встречи я навсегда запомнил ее слова «действуй всегда согласно своему убеждению».

Я вышел из тюрьмы, когда мать тяжело болела. Состояние ее ухудшалось. Мать родила семерых детей, двоих похоронила, младшего сына тоже чуть было не потеряла, и казалось, что она успокоилась только когда меня, наконец, освободили.

Как было уже сказано, у матери не было ни одной спокойной минуты, пока она не поставила всех на ноги; она никогда не тратила на себя время и деньги; у нее не было ничего своего, — 15 декабря этого же года мамы не стало. Сразу же после того, как средний брат заключил договор на покупку дома в районе Имун.

Она умерла именно в тот момент, когда сбылась ее мечта иметь «свой дом». Отец и мать выжили после кораблекрушения, возвращаясь на родину, пожертвовали всем ради семьи, работая на рынке Поханга и Итэвона. Как же тосклива была ее смерть в чужом доме! Все родные плакали, когда мама уходила на небеса, и плакали в тот день, когда переезжали в новый дом.

Мама, о которой думали дети, и жена, о которой думал отец, это совсем разные образы. Отец провел оставшиеся годы в Ичоне провинции Кенги. Старший брат купил для него небольшое хозяйство. Как только он переехал, он перенес могилу матери с собой. И сам сделал надпись на ее надгробье.

«Завершив свои жизненные мучения, ты так и не смогла увидеть успеха детей, теперь покоишься здесь, — прости, что я без тебя наслаждаюсь жизнью».

Отец умер в 1981 году, когда я был директором строительной компании «Хёндэ». Он умер в декабре, так же, как и мать.

Нож проскользнул у моего лица, Меня стали бить ногами. Но так и не отдал ключи от сейфа. Из-за инстинкта избежать унижения я крепко стиснул зубы, подумав, что не смогу такого допустить.

Я вышел из тюрьмы, у меня на руках был диплом, но все же я не был свободным человеком. Так как я был осужден за «подстрекательство к мятежу», всякий раз, когда я выходил за пределы дома брата в районе Имун более чем на 2 км, я должен был заявлять об этом в местный полицейский участок.

Пока я находился в тюрьме Содэмун, я распрощался с «политическим движением в качестве профессии» и углубился в учебу по специальности — экономике. Потому что я пришел к выводу, что в тот период экономика являлась для меня более необходимой задачей, чем политика.

Корея тогда была страной, где даже после окончания престижного университета не нашил рабочих мест, на улице было полно безработных, поэтому в отсталой стране с доходом населения всего 80 долларов в год больше всего нужны были «рабочие места». И разрешить эту проблему могла именно экономика, а не политика. Я решил, что политикой не будет поздно заняться тогда, когда экономические основы государства станут стабильными.

Я окончил университет и несколько раз сдавал экзамены для устройства на работу, но каждый раз «проваливался» при рассмотрении документов или на собеседовании. Я был не свободен, и мне негде было работать. Друзья, с которыми я участвовал в студенческом движении, ушли в политику. На душе была такая опустошенность, словно я жил один в пустыне. Мой «прошлый опыт», а точнее само государство преграждало мне путь в будущее. Невидимая рука крепко держала меня за шиворот, от чего мне становилось страшно.