Раиса Мессер - Жизнь и книги Льва Канторовича

Можно предположить, что цикл военных рассказов остался незавершенным. В записных книжках писателя зимы 1939—1940 годов множество набросков, зарисовок, документов. Очевидно, в глубокую психологическую по­весть могла вылиться история пограничника Н. А. Зори­на, чье письмо к комиссару части сохранилось в архиве писателя. По интересу к этому письму видно: Канторо­вича привлекали как непосредственные боевые эпизоды, так и реальные человеческие драмы военного времени. Вот текст письма красноармейца, который уснул на посту: «Если кроме бесед с комиссаром мне будет какое-нибудь наказание, то я прошу, чтобы перед тем меня допустили сражаться... Клянусь вам, что я не такой уж преда­тель... Я сознаюсь, что я сделал проступок, но я сделал его не нарочно, я и сам не знаю, как это получилось. Я проклинаю тот час. Я никогда не знал страха, не имел проступков. За три минуты все рухнуло. Если попаду на фронт, прошу вас перевести меня в другую роту, чтобы я мог загладить свой проступок в боях. Прошу ответить скорее. Скоро выписываюсь».

Писатель не только сохранил это письмо, написанное в госпитале. Он беседовал с комиссаром. Думал о пере­живаниях бойца и о том, как трудно командиру и ко­миссару принимать ответственные решения в суровой боевой обстановке. В данном случае у бойца драмати­чески сочетаются чувство вины за серьезное, хотя и не­вольное дисциплинарное нарушение со стремлением искупить свою вину, сохранить честь советского воина.

Из записей видно, что писатель много размышлял над этим письмом, над психологической сложностью ситуа­ций, возникающих во фронтовой обстановке. Ведя в во­енных условиях боевую и политическую работу, Канто­рович оставался литератором, он стремился попять лю­дей, с которыми сталкивала его судьба. Но, глубоко интересуясь отдельной конкретной личностью, живя с по­граничниками общей жизнью, он вместе с тем свои впе­чатления фиксировал как возможные заготовки для бу­дущих произведений о военной поре. Можно представить себе, например, письмо бойца Зорина воспроизведенным полностью без каких-либо изменений в одном из произ­ведении военного цикла.

Пройдут годы, минует великая война, и другой пи­сатель — Э. Казакевич — напишет повесть о бойце, про­явившем слабость, а потом глубоко осознавшем свою вину, свой поступок. Конечно, прежде всего наша лите­ратура показывала героизм солдата, его самоотвержен­ность. Она учила мужеству и воспитывала высокие чув­ства. Но она никогда не уходила от анализа сложных обстоятельств и переживаний. В этом смысле интерес Канторовича к письму Зорина показателен.

Свидетельств деятельности Канторовича сохранилось немного. Тем ценнее отдельные документы и материалы из его архива. Они показывают, как широко понимал Лев Владимирович задачи писателя-фронтовика. Он не только исполнял непосредственную боевую службу и пи­сал о своих товарищах-пограничниках, вел записи, кото­рые могли пригодиться в дальнейшем. В архиве есть написанные им тексты обращений с передовых позиций к финским солдатам. По существу, Канторович и ряд других наших писателей в ту пору стояли у истоков боль­шой работы среди войск противника, которую называли «контрпропагандой» и которая получила широкое рас­пространение во время войны Отечественной.

«Слушайте слова правды», — горячо взывал он к вой­скам противника. И рассказывал правду. О финской реакции, об офицерстве, враждебном собственному наро­ду. «Они бессмысленно губят вас и вашу страну. Куда ведут они вас? Они продают вашу родину иностранным богачам». Писатель вел живой, свободный разговор о ре­альных заботах и тревогах людей. Его листовки сбрасы­вались с самолетов, зачитывались через радиорупора. В этих листовках, разоблачавших курс буржуазного пра­вительства Рюти — Таннера, приводились выдержки из писем, посланных пленным финским солдатам их женами и матерями. Эти письма напоминали о жизни тыла, в них были имена погибших соседей, близких, говорилось о си­ротах, о безмерных бытовых тяготах семей. Из приве­денных в обращении фактов делался логический вывод о том, что «война выгодна только генералам и гитле­ровцам», что рядовому финскому солдату она не нужна.

Такие выступления нельзя было назвать просто «про­пагандой», отмахнуться от них. Вот почему противник пытался сорвать передачу таких обращений.

Листовки-обращения к солдатам противника — одна из граней фронтовой работы писателя. Канторович делал на фронте то, что мог, исходя из одного: приносить поль­зу. Ему важно было реальное значение сделанного.

Поэтому он и писал не только рассказы, но и ли­стовки. Поэтому же он создал подробную инструкцию — «Памятка лыжнику-бойцу». Канторович, по свидетель­ству жены, писал ее двое суток подряд. Памятку издали для нужд фронта немедленно массовым тиражом. Формат ее был «карманный», небольшие брошюрки оказались удобными для изучения лыжной науки.

Эта работа была в духе характера Канторовича. Не зря так настойчиво предупреждал он в своих произведе­ниях о значении спорта для будущих сражений, недаром его герои, как и он сам, делали большие лыжные пере­ходы. Теперь автор повести «Бой» дает практические со­веты воинам-лыжникам. Узнав о трудностях, испытывае­мых бойцами, он подбадривает неумелого, снабжает текст «Памятки» рисунками. Он с большим знанием дела учит бойца. Под рисунками подписи: «прямой подъем», «подъем елочкой», «подъем лесенкой», «стойка при спу­ске», «торможение палками», «крепление надето пра­вильно», «как правильно прибить ремешок на каблук», «торможение ״плугом“», «поворот из ״плуга“», «первый шаг»... Автор словно беседует с бойцом, помогает ему усвоить «лыжную науку». Даже в этой работе проявились черты характера Канторовича: целеустремленность, бод­рость, юмор.

Об этой стороне военно-спортивной деятельности Канторовича в ту суровую зиму хорошо написал И. Ти­хонов: «В войну тяжелую и зимнюю лыжи, любимый вид спорта Льва Владимировича, приобрели особое значение. В глухих дебрях финских лесов, заваленных сугробами, лыжи стали родом оружия. Без них нельзя было идти в эти зимние леса. И лыжи часто ломались о сучья, ко­торыми так богаты эти глухомани. С разбитой лыжей много не походишь. И тогда Лев Владимирович, в числе других мастеров лыжного спорта, написал инструкцию, как обращаться с лыжами во всех случаях жизни лыж­ника. И однажды на фронте я увидел необычную картину. Лыжник-боец, распоров ножом пустую консервную банку из-под мясных консервов, положил ее боком и продел в неё обломанный конец своей лыжи. Я первый раз видел такой странный трюк. Но боец встал на лыжи и плавно двинулся вперед. Круглая консервная банка прекрасно выполняла свою функцию. Можно было двигаться по сугробам, как будто у лыжи был настоящий конец...