Татьяна Аксакова-Сиверс - Семейная хроника

Сабуровы поселились в маленьком домике на Горшечной улице — два привезенных с Воздвиженки золоченых кресла резко контрастировали с довольно убогим видом этого жилища. Денег было мало. Наиболее практичная из всех членов семьи Ксения Александровна (на которую «-6» не распространялся) от времени до времени ездила в Москву, что-то продавала, и жизнь на некоторое время оказывалась обеспечена.

Недалеко от нас, на Нижней Садовой, поселилась баронесса Нолькен с дочерью Натой, барышней миловидной, но малосодержательной, примыкавшей к компании веселящейся московской молодежи и за то пострадавшей. Квартира Нолькен на Патриарших прудах была еще известна тем, что во времена НЭПа там можно было покупать пирожные и торты довоенного качества. Этим производством занималась бонна Наты Нолькен.

Из «мальчиков» Львовых в Калуге оказался Юрий Сергеевич. Младший, Сергей, был сослан в Тобольск, а среднему, Владимиру, удалось выскочить в окно во время ареста братьев. Он сразу уехал из Москвы и потому остался на свободе. Юрий Львов был стройным молодым человеком лет двадцати шести, с темными глазами, узким лицом и румянцем на смуглых щеках. Его можно было назвать смазливым, но не более, тогда как сам он был преувеличенно высокого мнения о собственной внешности. Помню, как Анна Сергеевна Сабурова говорила: «Вчера Юрий все время приставал ко мне с вопросом, кого из братьев Львовых я считаю наиболее красивым, явно напрашиваясь на комплимент. Я ответила „Вас“, потому что другие совсем некрасивы, но сказала это без всякого аппетита».

Юрий Львов был не очень умен, вернее, мало образован и не имел никакой склонности расширять свой кругозор. Он был вполне доволен status quo , так как обладал целым рядом практически удобных качеств: житейской смекалкой и, главное, золотыми руками. Это было то, что называется «ловкий мастеровой»: он мог прекрасно провести электричество, переложить печку и не гнушался никакой работой.

В обществе Юрий был забавен, играл на гитаре, не заставляя себя просить, петушиным голосом пел цыганские романсы и быстро приобрел в Калуге популярность. Поселился он на квартире сестер Каннинг в Никитском переулке. Эти сестры — вдова и старая девица — до революции владели аптекарским магазином в том же переулке. Брат их дружил с Циолковским; последний часто приходил к Каннингам домой и в заднее помещение магазина, где производил всевозможные опыты. Однажды, во время войны, в результате его манипуляций произошел взрыв, при котором очень пострадал (и вскоре умер) Каннинг и было разрушено помещение магазина. Хозяйки Львова, которых продолжал навещать Циолковский, сетовали на то, что, принеся такие жертвы, они ничем не участвуют в славе создателя ракетного двигателя и подвергаются ущемлениям как представители калужской буржуазии.

Обе дамы были в восторге от Юрия и, когда он тяжело заболел стрептококковой ангиной, ухаживали за ним не за страх, а за совесть. Когда больной выздоровел, я не заметила в нем естественных признаков благодарности, и высказала это, на что он ответил: «Ах, Татьяна Александровна, как вы наивны! Тут не было никакого подвига с их стороны — Каннинг просто имела в виду женить меня на своей сестрице!» Такие слова были очень характерны для Юрия Львова.

На этом я прерываю рассказ о калужских «ссыльных», чтобы вернуться к ним несколько позднее, когда их число с приездом старшего Сабурова, Сергея Львова, Дмитрия Гудовича и Коти Штера увеличилось, и перехожу к своим личным делам.

В момент моего возвращения из-за границы Калуга, начавшая выходить из состояния запустения, была очень хороша: цвели сады и покрытая свежей зеленью березка олицетворяла среднюю Россию у моего окна. Борис по-прежнему заведовал агрослужбой, тетя Оля Аксакова возглавляла церковный совет в Одигитриевской церкви. Ляля Базилевская приехала на все лето со своим сыном, дети Леонутовы выросли. Павлик стал совсем взрослым, и, увидев его после возвращения, я подумала: «Вот как раз таким представлялся мне „Божьей рати лучший воин с безоблачным челом“, когда я в детстве учила Лермонтова „Ветку Палестины“».

Я поняла, что, не будучи болезненным с виду, Павлик не может похвастаться крепким здоровьем: он легко утомлялся и на военной призывной комиссии был забракован по сердечной статье. Живший рядом с нами старый доктор Дмитрий Андреевич Муриков, бывший домашний врач семьи великого князя Константина Константиновича, говорил: «В данном случае сердце не поспело за общим быстрым ростом. Через несколько лет эта аномалия сгладится, но пока надо следить за здоровьем и, главное, остерегаться ангины». Павлик это всегда помнил, тем более, что от времени до времени получал сигналы в виде резких болей в области сердца.

Девочки Леонутовы, из которых Оля была очень хорошенькой, учились в школе 2-й ступени, занимались в балетной студии и, главное, преуспевали в музыке. В связи с этим мне следует ввести в свое повествование лицо, известное всем калужанам моего времени и очень ими любимое — учительницу музыки Ольгу Николаевну Юртаеву, которая по существу была чем-то гораздо более значительным для окружающей ее молодежи, чем просто «учительницей музыки». Обладая организаторскими способностями и неутомимой энергией, Ольга Николаевна руководила вкусом и устремлениями своих учеников во всех видах искусства. В одной из школ, а иногда и в городском театре она устраивала спектакли, в которых музыка чередовалась с балетом и пантомимой.

Димка, по возвращении из заграницы включившийся в число учеников Ольги Николаевны, зимой 1924–1925 годов участвовал в инсценировке сказки «Царевна-Лягушка» (под музыку Шопена) причем изображал лягушку. Затянутый в зеленый сатин, с перепончатыми лапами (из-под лягушиной маски все же выглядывала его мордочка), он своими ловкими прыжками и непринужденностью разговоров с царевной (Таней Леонутовой) заслужил всеобщее одобрение. Постановка имела такой успех, что из городского театра к Ольге Николаевне пришли люди с просьбой отрядить учеников для участия в спектакле «Потонувший колокол» Гауптмана.

После костюма лягушки мне пришлось шить костюм гнома — Димка особенно настаивал на красных туфлях с загнутыми кверху носками. Я ругалась, но шила, и за это получила право из зрительного зала смотреть, как мой сын под музыку Грига сначала шествует с фонарем, а потом, вместе с другими гномами, отплясывает на сцене городского театра.

С девочками Леонутовыми, которые были на пять лет старше, у Димки сложились забавные отношения. С Олей он мог при случае подраться, но вместе с тем чувствовал, что она проявляет к его персоне гораздо больше интереса, чем Таня, которая, с высоты величия будущей знаменитой балерины, смотрела на него как на «пустое место». Димка отвечал ей тем же, тогда как Олино мнение имело для него некоторый вес.