Татьяна Аксакова-Сиверс - Семейная хроника

Пока я читала это письмо, мне позвонили по телефону и сообщили, что Андрей Федорович скончался. Это было 14 ноября. Я поехала с ним попрощаться и в первый раз увидела его двух сыновей, напоминавших отца в молодости. Похоронили его на Введенских горах, где с каждым годом становится все больше близких мне могил. Среди них могилы Маргариты Кирилловны Морозовой и Елены Кирилловны Востряковой, умерших одна за другой на протяжении трех месяцев.

Подведение итогов неизбежно влечет за собой мысленное возвращение к прошлому, и я, как сейчас, вижу красивых нарядных дам, в домах которых я бывала в юности. Вспоминаю костюмированный бал в морозовском доме на Смоленском бульваре, подростка Юру, одетого тирольцем, Мику — Дмитрием-Самозванцем, Лёлю — боярышней, и с грустью думаю: «И все они умерли, умерли!»

Приезжая в Москву, я навещала Маргариту Кирилловну и Елену Кирилловну в их убогом полуподвале у Покровских ворот. Только, когда эту хибарку снесли, этих дам переселили в новый дом в Черемушках. С ними жил сын Мики от его кратковременного брака с Варенькой Туркестановой, которого Маргарита Кирилловна воспитала, отдав ему всю душу, и который, к сожалению, не отплатил ей добром.

До последних дней Маргарита Кирилловна сохранила ей присущую ясность мысли и оставила очень интересные мемуары, которые лежат в Государственном архиве и ждут своего времени. Воспоминания эти состоят из трех частей: 1. Детство, 2. Замужество, 3. Выдающиеся люди, с которыми она встречалась. Знаю, что написаны главы о Скрябине, Андрее Белом, Н.К. и Э.К. Метнерах, Льве Михайловиче Лопатине, немного о Н.А.Римском-Корсакове и начата была глава о Евгении Николаевиче Трубецком.

Елена Кирилловна последние годы была почти слепа и беспомощна. Истинным ангелом-хранителем этих дам стала вторая жена Мики, Татьяна Романовна Левицкая, которая трогательно о них заботилась. Раза два я ее видела у Маргариты Кирилловны, но наши подлинно дружеские отношения начались после того, как я, не найдя могил на Введенских горах, пришла к ней, чтобы уточнить их место. С тех пор наша связь, и эпистолярная, и личная, не прерывается. Татьяна Романовна даже преодолела путь в тысячу километров, чтобы навестить меня в Полянах, и я с полным правом могу причислить ее к окружающим меня дружественным силам.

Особое место, однако, среди моих друзей вятскополянской эпохи заняла Наташа Потоцкая — человек исключительного благородства и доброты. Мать ее, Варвара Васильевна, урожденная Воейкова (основательница известной в Москве гимназии), была родной племянницей бабушки Бориса Аксакова, тоже урожденной Воейковой, брату которой, Василию Владимировичу, принадлежало Попе-лево до того времени, когда оно было куплено князем Вяземским. Таким образом, корни моих отношений с Наташей (Натальей Павловной) Потоцкой уходят в анналы калужско-козельских краев.

Высоко ценя человеческую дружбу с самых серьезных позиций, я все же не могу удержаться, чтобы не привести один исторический анекдот, относящийся к 1852 году и имеющий касательство к этой теме. (Опять сказывается мое отношение к французской находчивости!)

Император Николай I, считая (не без оснований) Наполеона III «проходимцем», не пожелал обратиться к нему с традиционным «Mon frere» а назвал его в официальном документе «Mon ami» [139] «Мой брат» и «Мой друг» ( франц .). . Необидчивый Наполеон ловко вышел из положения, заметив: «Ну что же?! Я очень польщен! Мы часто принуждены терпеть своих родственников, тогда как друзей своих мы выбираем!»)

Но возвращаюсь к себе. Для восполнения душевного вакуума полезно, кроме хорошо выбранных друзей, иметь и интересную работу. Она мне и была ниспослана неожиданно в конце пятидесятых годов.

Во время одной из моих служебных поездок в Киров Николай Геннадьевич Лермонтов познакомил меня со своей сотрудницей по Управлению автотранспортом области Эрикой Александровной Вяренгруб. Это была одна из таллинских дам, высланных на берега Вятки во время войны. (Их мужья считались без вести пропавшими.) После ряда мытарств по совхозам на сельскохозяйственных работах эта женщина с университетским образованием считала большой жизненной удачей возможность сидеть в кировском почтамте за продажей газет.

Познакомившись с Эрикой Александровной за партией бриджа у общих знакомых, Николай Геннадьевич проявил доблестную энергию и устроил ее на работу в возглавляемый им экономический отдел автохозяйства. При этом он «не просчитался». Обладая умом мужского склада, Эрика Александровна стала ему незаменимой помощницей и даже взяла на себя значительную часть его обязанностей.

У меня сразу установились прекрасные отношения с этой милой и интересной женщиной, и однажды она, в виде большой милости, дала мне на прочтение свою любимую книгу, которая каким-то чудом сохранилась при разгроме ее таллинского имущества. Книгой, которую я, с разрешения хозяйки, увезла в Поляны, оказалась «The Story of San-Michele» шведского врача Акселя Мун-те. Ни имя автора, ни название произведения мне ничего не говорили, так как, находясь в местах отдаленных, я понятия не имела о том, что эта книга уже тридцать лет победоносно шествует по всему миру, будучи переведена на тридцать языков.

По мере чтения я все более и более поддавалась очарованию книги и в полной мере соглашалась с отзывом о ней комментатора «Манчестер Гардиан»: «Я редко читал что-либо столь тонкое и столь трогательное. Тут стиль, остроумие, юмор, большое знание людей смешаны с той своеобразной простотой, которая часто бывает признаком гениальности» (1929 год).

И тут мне пришла в голову дерзостная мысль: поскольку некоторые ее главы (работы с Пастером, с Шарко, заметки о собственном опыте врача-невропатолога) посвящены вопросам медицинской практики и этики, я решила перевести фрагменты «Повести о Сан-Микеле» на русский язык для «благого просвещения» вятскополянских докторов. Постепенно, увлекшись этим делом, я перевела главы о студенческой жизни в Париже (80-е годы XIX века), о холере в Неаполе, о Лапландии, раскопках на острове Капри, землетрясении в Мессине — и приехала с рукописью в Москву.

У Наташи Потоцкой я встретила известного переводчика Евгения Анатольевича Гунста, который посоветовал мне обратиться с моим еще не вполне законченным переводом в «Гослитиздат», находившийся на Новой Басманной улице. Заведующий западноевропейским отделом Емельянников встретил мое предложение издать книгу Мунте весьма прохладно, но, по счастливой случайности, в это время в его кабинет вошел кто-то из сотрудников и, увидев заглавие, воскликнул: «Ах, это та книга, о которой мне все уши прожужжал приехавший из-за границы Голенищев-Кутузов! Но он, кажется, сам хочет подать заявку на ее перевод!»