Татьяна Аксакова-Сиверс - Семейная хроника

Ксендзы вняли столь убедительным доводам. Dispense du Раре была получена, и свадьба тети Лины с графом де Герном состоялась 19 августа 1906 года.

Против дяди Альберта ничего нельзя было возразить, кроме того, что он скучноват, и его добродетель сводилась к отсутствию крупных недостатков. С тетей Линой они ужились прекрасно. Бурная жизненная реакция моей тетки уравновешивалась равнодушием ее супруга ко всему, что выходило за узкий круг его интересов. Вместе с тем, граф не был лишен здравого смысла: слыша, как его жена с жаром ломает словесные копья по пустякам, он, пожимая плечами, говорил: «Tout ca ce sont des razgovors » [36] «Всё это razgovors». . (Слово «разговор» было единственным, которому граф научился за двенадцать лет жизни в России.) А в ответ на попытки тети Лины играть в молодоженов граф говорил: «Но Лина, моя дорогая подруга, не глупи. Я не Ромео — я старый джентльмен!»

Чтобы неприятные перипетии бракоразводного процесса не проходили у них на глазах, весною 1906 года бабушка и дедушка уехали за границу. Официальной причиной назвали необходимость укрепить здоровье Сережи морскими купаниями. Аладино было предоставлено нам.

Нашему отъезду из Москвы предшествовало следующее событие: в конце мая, когда я перешла в 5-й класс, вещи были уже отправлены на вокзал и Альфа, чувствуя сборы, в ажиотаже бегала по комнатам, я почувствовала боль в том месте, где у людей находится аппендикс. Градусник показывал 39°, немедленно вызвали Аркадия Александровича, который констатировал приступ аппендицита и сказал, что осенью меня необходимо оперировать. В то время операция по поводу аппендицита считалась чем-то очень серьезным, и, хотя Аркадий Александрович с жаром рассказывал о блестящих достижениях в этой области хирурга Дуайена, меня очень смущала мысль жить все лето в предвидении операции. К тому же меня заставили дать слово, что я за лето не съем ни одной ягоды. Считалось, что косточка малины и даже зернышко земляники могут вызвать третий, и уже смертельный, приступ аппендицита.

Я честно выполняла все обязательства. Это было скучно, но, в конце концов, не нарушило летнего отдыха. Без бабушки и дедушки мы чувствовали себя свободнее, связь с Радождевым стала более тесной. Пятнадцатого августа там ежегодно праздновались именины хозяйки. Еще накануне съезжались гости из нашего конца уезда и из-под самого Козельска. На этот раз мы отправились в Радождево вдвоем с дядей Колей (мама была в Петербурге по случаю свадьбы сестры), и он явно чувствовал ответственность, вывозя в свет «молодую девицу».

У Запольских собралось человек двадцать гостей и среди них Сергей Николаевич Аксаков с сыном Борисом и дочерью Ксенией. В центре всеобщего внимания находилась впервые приехавшая в наши края в сопровождении своего дяди Петра Владимировича Блохина княжна Надежда Алексеевна Вяземская. Ей было лет двадцать пять. Красивою ее никак нельзя было назвать, но она не могла остаться незаметной. В ее лице с темными глазами, носом с горбинкой и большим ртом было что-то нерусское. Когда же Надя Вяземская под конец вечера выступила в цыганской пляске (а плясала она прекрасно!), я подумала, что через несколько лет она станет типичной старой цыганкой. (Надежда Алексеевна Вахтина не дожила до этого и умерла в 1915 году от туберкулеза.)

К словам о том, что в центре внимания была Надя Вяземская, я должна внести небольшую поправку. Часам к девяти в центре моего внимания оказался Борис Аксаков, а часам к двенадцати он же оказался в центре внимания Нади Вяземской.

Именины прошли очень весело — танцевали, играли в шарады, ужинали на террасе. Предполагалось, что празднование продолжится до рассвета, когда подадут лошадей и Борис Аксаков поедет на станцию, чтобы вовремя быть в Красносельских лагерях. С ним вместе должна была ехать родственница Запольских и Аксаковых Анастасия Васильевна Воейкова.

Я находилась в самом веселом настроении, когда ровно в десять передо мной предстал дядя Коля и голосом, не допускающим возражений, предложил мне идти спать. Делать было нечего. Я удалилась, кляня свою судьбу, но решила перехитрить всех: бодрствовать до рассвета и, когда будет уезжать Борис Аксаков, выйти на крыльцо под предлогом проводов Анастасии Васильевны. Как всегда бывает в подобных случаях, перед самым рассветом я крепко уснула и проснулась только от звона бубенцов у подъезда. Когда я поспешно выскочила на крыльцо, отъезжающие уже сидели в экипаже. Борис Аксаков удивленно спросил меня: «Почему вы так рано встали?» Пробормотав что-то не очень связное, я пожала ему руку, подождала на крыльце, пока за прудом не замолкнут бубенцы, и пошла спать.

Наутро моросил дождь. Я грустно бродила по двору, обвиняя дядю Колю, когда разбитная веселая скотница Меланья нанесла мне сокрушительный удар словами: «Ах, барышня, что же вы так рано ушли! Как весело-то было. Я всё в окошко смотрела: и пели, и танцевали, а молодой Аксаков барышням всё ручки целовал!»

Через неделю вернулась мама, и мы поехали в Москву. Пятого сентября я лежала на операционном столе в хирургической лечебнице Ошмана на Арбате, а когда поправилась, решила, что хлороформ излечил меня от моей несчастной «любви».

Аркадий Александрович в период моего выздоровления подробно рассказывал мне ход операции и вложил в мою душу крупицу энтузиазма в отношении хирургии. Со свойственной мне непосредственностью я направо и налево читала лекции об аппендектомии.

Но возвращаюсь к Козельскому уезду. В восьми верстах от Аладина находилась деревушка Опаленки. Там стоял невзрачный дом, принадлежавший Марионелле Моисеевне Кашкаровой (в округе ее называли Мандриллой Моисеевной). Этой уже пожилой особе молва приписывала магическую способность заговаривать. Крестьянки ходили к ней гадать на картах, неся кур, яйца и холсты, и как огня боялись ее «плохого глаза». Кроме даров магии, у Марионеллы была еще хорошенькой дочь Анета, у которой были темные глазки, невероятно яркий румянец во всю щеку, столь же невероятно тонкая талия и крутые бока. Зимой мать и дочь жили в городе Козлове Тамбовской губернии, а летом приезжали в Опаленки. (В Козлове у Кашкаровых жила в прислугах девушка, сделавшая столь блестящую карьеру, что ей будет посвящена целая глава моего повествования. Но об этом в свое время!)

Знакомство между Аладиным и Опаленками не велось. Когда-то, в незапамятные времена, бабушка отправилась отдать визит соседке, но обстановка (колода засаленных карт на столе и груда столь же «чистых» подушек в розовых наволочках на кровати) ей не понравилась, и на этом отношения с Кашкаровой закончились.

Пришел, однако, день, когда за завтраком бабушка окинула всех грозным взглядом и внушительно сказала: «Сашенька и Эмма Александровна! Прошу вас, чтобы дети теперь одни в парк не ходили. Там бывает Вяземский с Кашкаровой!»